Олег Гайдук - Фактор Z

Вот и сидела она дома с открытой дверью перед праздничным столом, судорожно комкая скатерть, и сердце выпрыгивало из груди.

Года не прошло с тех пор, как Юля умирала от страха при мысли, что зомби войдет в ее дом.

Теперь не меньший ужас внушала мысль, что он может не прийти.

Наконец застонала лестница под тяжелыми шагами, скрипнула дверь и юлина квартира наполнилась запахом гнилой земли. Виталя пришел. Такой же, как всегда — серый, мутноглазый, слегка тронутый тлением.

Юля закрыла глаза, когда он положил руки ей на плечи: целоваться с зомби все-таки страшно. А через секунду твердые, как железо, пальцы, сомкнулись на горле, в груди стало тесно, и девушка потеряла сознание. Судьба иногда бывает милосердной: Юля так и не очнулась, пока зомби отрывал ей руки и ноги, а когда он добрался до теплого, полнокровного сердца, она уже была окончательно и бесповоротно мертва.

Эта немолодая пара примелькалась обитателям окрестных домов. В жару и в холод, летом и осенью, не было случая, чтобы они пропустили совместную прогулку. Шли, придерживая друг друга за руки странным перекрёстным образом, клонясь друг к другу, точно сиамские близнецы, которые, будучи разъединены злым хирургом, пытаются слиться вновь.

Мало кто заглядывал в лица, скрытые — у неё летом под пышной седой причёской, а зимой под шапкой; у него — под капюшоном во всё прохладное время года. Однако те, кому удавалось заглянуть, отходили в тягостном недоумении, как будто их гнусно обманули. Издали эта пара наводила на мысли о безмятежности тихой любви после правильно прожитой жизни. Вблизи же… Трудно передать словами выражение этих лиц. Одни могли счесть его беспокойным. Другие — голодным. Третьи — угасшим.

Ясно одно: здесь и не пахнет безмятежностью.

Эти лица, полные ожидания чего-то недоданного жизнью и миром, они несли сейчас сквозь предвечернюю духоту. На площадке собачники свистели своим хвостатым питомцам. Завывала сиреной «Скорая помощь», спеша к расположенной поблизости больнице. Из открытого окна настырно вызванвалась мелодия, которую Моцарт написал, по-видимому, специально для мобильных телефонов шестой части суши. Мир обтекал стариков шумно и нагло, но не мог пробить окружающего их кокона, внутри которого не было места звукам. Только обмен мыслями. Как будто всё, что нужно, было сказано тысячу тоскливых лет назад.

Поездная тряска заставляла дрожать солнечный луч, застрявший под верхней полкой. Хрустящее бельё в пакетах пока ещё пахло освежителем. Путь только начался, и вся пассажирская орда устраивалась. Распаковывалась. Знакомилась.

— Чем это воняет? — повела двойным подбородком женщина с угрюмой девочкой лет пяти и огромными чемоданами, которые не втискивались в отделение под нижней полкой. На верхней полке кто-то уже лежал — подогнув ноги, на голом дерматине, не расстелив дорожную скудную постель. Матрас громоздился неразвернутым, похожий на бело-голубую улитку.

— Рыбка! — оптимистично потер руки ее сосед, бойкий и пузатый, но с худым очкастым лицом, похожий на журналиста. — Вяленая! Зуб даю.

Женщина не возразила, — по вскормленной с детства привычке не спорить с такими напористыми мужчинами, — но и не согласилась. В заполнявшем купе запахе улавливалась какая-то не свойственная рыбе пергаментность. Что-то грязноватое и больное.

— Позвольте, я вам помогу. С чемоданами…

— Ой, будьте так добры…

Чемоданы убрались под нижнюю полку, на которую уселась девочка, держа за шею полосатого вязаного кота. Поезд качнулся. За окном поплыли столбы. Жизнь в купе налаживалась.

Вошла проводница. Взбодрила на себе крашеные желтые кудельки.

— Ваши билетики!

С верхней полки хлынула новая волна запаха. Купе вдруг вымело тишиной. С верхней полки явились ноги. Они свесились, не болтаясь, смирные, будто земля, и такие же тёмные. Жёлтые волнистые ногти на больших пальцах походили на заляпанное воском стекло. Обитатели купе уставились на ноги так, будто от них исходила зараза.

Следом за ногами на пол свинтилось с перекручиванием — как бывает у прыгающих кошек — остальное тело. Тот, кто лежал на дерматине без матраса, нашарил растоптанные заскорузлые, когда-то белые кроссовки. Он оказался невысоким, но коренастым, будто бы склонным пускать корни всюду, где бы он ни находился. Оторопь, напавшая на купе, рассосалась: что за чушь померещилась? И все-таки… Настороженность улеглась на пол поверх коврика, но не исчезла. От пассажира с верхней полки разило неблагополучием, подозрительным, как красно-фиолетовая сыпь у него на шее. Широкоскулое плоское лицо, темные жесткие волосы, но — светлые глаза, моментально вбирающие все, от подола женской юбки со свисающей соплевидной ниткой до никелированного блеска хитрой, как карабин, дверной ручки. За плечом — рюкзак, такой же вытертый и разношенный, как обувь.