Юлия Мальт - Господин Хансен, который переплыл море, и его дети

Камилла поднялась, прошла в конец вагона, налила себе еще кофе из большого термоса на столике в углу, снова откинулась на прохладную спинку пассажирского кресла. Благодарность за то, что имеешь, – непременное условие счастья, она была благодарна за многое: за то, что родилась в удивительном месте, за умение всюду видеть прекрасное и переносить его кистью на холст. За чудесных и мудрых родителей, за их с братом безоблачное детство. За добрый и родной дом над фьордом, за шум сада и пение птиц за окном. И за любимого мужа – ее первую любовь, щедрый ответ на ее страстные молитвы. Все сбылось, все так, как мечталось: работа, что приносит счастье, любовь, красота и здоровье, поездки в далекие страны. Все хорошо. И все же оставалась неопределенная, едва ощутимая тревога. Томас всегда страстно отдавался учебе, работе, в этом году защитил докторскую, но в последнее время он как одержимый. Он словно не видит ничего вокруг себя. И это его открытие… Лучше бы его никогда не было.

В конце февраля северный город жил предчувствием весны, запахи талого снега и первых цветов смешались с морским юго-западным ветром. Tут и там с балконов и из открытых окон доносились звуки вечеринок, а в уличных кафе вдоль набережной, укутавшись в толстые пледы, сидели первые вестники предстоящего туристического паломничества – японцы.

Томас, выбираясь из пробки, опоздал на двадцать минут, потом, сильно нервничая, искал место для парковки. Он выбежал на пустой перрон, держа в одной руке серебристый кейс, с которым никогда не расставался, а в другой – букет так называемых «пламенеющих роз», любимых цветов Камиллы. Они выглядели как живой огонь со всеми его оттенками оранжевого и красного.

Камилла стояла вдали, спиной к нему, в чудесном ярко-синем пальто с круглым черным воротником из искусственного меха, которое так ему нравилось. Слегка откинув назад голову, она смотрела в противоположную сторону, на горы. Налетавший под крышу вокзала ветер развевал длинные черные волосы, прямые и блестящие, у ног стояла дорожная сумка на колесиках. Улыбаясь, Томас легко зашагал по бетонным плитам.

Она всегда знала, как нужно поступить. Другая начала бы метаться, испуганно спрашивать в трубку: «Ты где? С тобой все в порядке? Дела?! А я так волнуюсь… Стою здесь, как дура… Вечно ты опаздываешь!» Ничего этого не было. Она ждала его на холодном перроне (почему на вокзалах всегда так дует?). Его белокожая фея с нежным лицом стояла твердо, как скала. За это он любил ее больше всего – за мягкость и доброту, странным образом сочетавшиеся с сильным характером и здравым смыслом. Она знала: не нужно уходить с перрона, это только все запутает, ведь Томас, который почему-то плохо ориентировался в общественных местах, пришел бы за нею сюда… Умница. Она была стопроцентной умницей. Легко к нему приспосабливалась, понимала с полуслова.

Они были женаты шестой год. По дороге на вокзал он думал об этом. Землетрясения измен расшатывали семейные пары, с которыми они были дружны; идеалы любви и верности рушились, как древние осажденные города, под грохот бьющейся посуды подводились безрадостные итоги. А они с Камиллой едва ли насчитали бы пять серьезных размолвок. Ему казалось, это всех раздражает. Но в прошлом году знойный ветер Содома и Гоморры пронесся и над их уютным семейным гнездышком. В течение целой недели он самым животным образом наслаждался в своем кабинете обществом пухленькой двадцатидвухлетней лаборантки. Навязав Камилле личную встречу, та в гадких подробностях поведала о жарких вечерах с профессором Хансеном под высокими университетскими сводами. И после всего этого – ни упрека, ни истерик. Камилла исчезла из дома, забрав незаконченную картину и чемодан с куклами, которых мастерила для частных коллекций.

Он не знал, что ему делать. Взял на работе отгулы, лежал одетым на их большой кровати и бессмысленно смотрел телевизор с выключенным звуком, потому что у него дико трещала голова. На прикроватной тумбочке стояла так и не распечатанная бутылка любимого напитка Джеймса Бонда, мартини. Несколько раз звонила лаборантка. Он смог только сказать: «Ты… ты…» – из остального вышли булькающие звуки, будто он шел ко дну. Это было к месту, ведь теперь он действительно был Хансеном из их родового проклятия, Хансеном, который утонул в море.

На третий день приехал Трим, его школьный приятель, у него была бензозаправка и четверо детей от разных жен. Томас лежал на кровати небритый, в мятой одежде. «Ты ей звонил?» – «Кому? – тупо переспросил Томас. – Лаборантке?» – «Слушай, гений, будущий лауреат Нобелевской премии, – сказал Трим, отобрав у него пульт от телевизора. – Ты хоть немного соображаешь? Или совсем дурак? Вставай, дубина. Иди в душ, приведи себя в порядок. А потом сразу к ней».