Михаил Горожанин - Огненная кровь

– Сейчас. – Сильные руки схватили его за горло. Руслан вытаращил глаза, вцепился в твердые, как железо, предплечья, пытаясь помешать, не допустить…

Рывок, хруст. Боль исчезла. Незнакомец отпустил его. В следующий момент полицейский почувствовал, что его голову осторожно приподнимают, и ощутил под шеей что-то твердое.

– Полежи немного. Приди в себя. У тебя был смещен позвонок.

– Кто вы? – слова давались капитану с трудом. Запоздалая дрожь заставила трястись руки.

– Свой, – усмехнулся незнакомец. Его лицо было в тени, не разглядеть.

– Мой напарник…

– Забудь.

Руслан скрипнул зубами.

– Там… на кладбище…

– Да. – Его спаситель рывком выпрямился. – На этот раз я успею. С тобой все будет в порядке, надо помочь еще одному хорошему человеку. Отдыхай.

Силуэт пропал, и над Русланом раскинулось небо, полное звезд, с белым кругом почти полной луны.

– Хачик! Они уже близко! – Азат выставил ствол в окно и дал короткую очередь.

Пули со звоном били в бронированную, обшитую для маскировки листовым железом, бытовку. Стекол не было, иначе весь пол был бы усыпан осколками. Небольшие оконца по обе стороны двери, расположенной по центру длинной стены, закрывали решетки из тонких железных прутьев, уже многократно погнутых. Нападавшие сосредоточили огонь именно на окнах, пытаясь задеть оборонявшихся и прикрывая товарищей, пытавшихся пойти на штурм. Все стены напротив проемов уже были изрешечены пулями. Торцевые окна бытовки заварили стальными листами, и со стороны глухих стен Хачик упрятал наибольшее число ловушек. Магические импульсы давали ему понять, что несколько человек из Анклава уже убиты защитной магией, но попытки не прекращались. Враги никак не могли понять, что эта магия многоразового применения. Ему было жаль людей, ведь он не убийца, напротив, спас за свою жизнь десятки, если не сотни.

Но и он хотел выжить.

Противников было немного, но, если бы не сигнальные маяки, которые Хачик заблаговременно разместил вокруг кладбища, их бы перебили сразу, воспользовавшись эффектом неожиданности. А сейчас нападение переросло в затяжную перестрелку из укрытий. Бытовка задумывалась, как убежище, как раз на случай возможного нападения. А ловушки не позволяли вражеским бойцам приблизиться вплотную под прикрытием дружественного огня.

Хачик бросил короткий взгляд на друзей.

Если считать его самого, их осталось всего трое. Он, Азат и Нерсе. И еще трое, Тевос, Эдик и Вартан, сейчас лежали на полу в лужах крови.

Тевос, культурист и весельчак, первый получил разрывную пулю прямо в лоб, лишившись задней части головы. Хачик смотрел на его неподвижный, могучий, словно высеченный из мрамора торс, прикрытый лишь джинсовой безрукавкой, с сожалением знатока, ценившего красоту человеческого тела и видевшего сейчас самое начало процесса его гибели. Тевос лежал на спине, глядя раскрытыми глазами в потолок, и маленькое входное отверстие чуть выше переносицы выглядело таким безобидным, будто пятнадцать минут назад проделавший его кусочек свинца не разнес голову здоровому и полному сил парню, словно тыкву.

С улицы раздался дикий крик, не прекращавшийся несколько долгих секунд. Кто-то из анклавовцев опять угодил в одну из ловушек, окружавших бытовку. Хачик не видел, но знал, что сейчас острые прутья впились в чьи-то ноги и теперь стремительно прорастают сквозь плоть, пронзают ее все выше и выше, давая новые побеги, которые, едва жизнь уйдет из тела, рассыплются прахом.

Хачик достал еще одну куклу. Быстро вытащил из пакета, лежавшего на полу, тонкие ломтики сырого мяса и обернул ее. При этом его взгляд скользнул по еще одному застывшему лицу.

Эдик, вредина, жмот и ворчун, скорчился на полу под окном, которое он оборонял. Ему показалось, что анклавовцы подошли совсем близко, он не очень верил в магию друга и начальника, так что на секунду выпрямился, пытаясь заглянуть за окно. Три пули, ударив почти одновременно, сломали его пополам, словно ветку. Эдик осел на пол и больше не шевелился. Хачику не нужно было подходить, чтобы убедиться, что он мертв.

Смерть он чувствовал сразу.

С самого детства, стоя рядом с кроватью бабушки или дедушки из своей многочисленной родни, маленький Хачик сразу видел, когда смерть уже наложила свою костлявую пятерню на человека. И вопреки заверениям врачей начинал оплакивать дорогого родственника задолго до всей остальной родни, чем вызывал не только удивление, но и страх. С течением времени родня стала замечать, что без его заблаговременно пролитых слез не обходится ни одна смерть в их большом роду. Он не мог этим управлять, его детский организм и психика так реагировали на страшное знание. Кончилось тем, что его самого, как и его родителей, перестали пускать на порог, считая семью проклятой и приносящей несчастье. Родителям пришлось уехать из родного Мегри в район Мартуни, в деревню недалеко от озера Севан. Но еще до того, как грузовичок их дяди Агафона отправился в неблизкий путь, маленького Хачика, ожидавшего родителей на улице возле набитой домашним скарбом машины, поманила к себе старая иранка, бабушка Алмас, жившая на той же улице и иногда угощавшая вежливого и смышленого не по годам мальчика крупным черным изюмом. Старушка вела замкнутый образ жизни, торговала на базаре фруктами, но в ее дом всегда приносили на носилках, просто на руках, или везли в инвалидных креслах окровавленных, перебинтованных, а то и вообще не подающих признаков жизни людей. Бывало, что напротив обшарпанного подъезда с визгом тормозила вопящяя сиреной «скорая», и бегом скрывшийся в доме врач возвращался с торопливо идущей иранкой. Старая женщина скрывалась внутри машины, а когда выходила, «скорая» уезжала хоть и быстро, но уже без истошно голосившей сирены. А иранка устало опускалась на вытертую до блеска деревянную скамью у подъезда, не спеша набивала длинную трубку из расшитого бисером кисета и долго сидела, откинувшись на плохо оштукатуренную стену дома, пуская в небо неторопливые белые кольца.