Роберт Джонсон - Там, под землей

Он помолчал, глядя во мрак туннеля. На стене все потрескивал индикатор: «92-я улица», «98-я», «101-я»…

— После 120-й уже более-менее безопасно, — послышался голос моего друга, но я не отрывал взгляда от панели. — Когда поезд достигнет той точки, загорится зеленый огонек, то есть «все спокойно». Хотя полной безопасности никто не гарантирует, сам понимаешь. Просто дальше той точки, по нашим данным, Они не забираются. Могут, конечно, и забраться, но пока что такого не случалось. Видимо, у Них в мозгах какое-то ограничение. Они рабы привычек. Иначе зачем бы держаться за один коротенький участок туннеля, когда перед тобой вся система подземки, все ветки и переходы — гуляй себе, было бы желание. Другого объяснения мне в голову не приходит, хотя можно и в сверхъестественное удариться: дескать, Они «привязаны» к этому участку какими-то там мистическими законами. Или все дело в том, что этот туннель залегает глубже других — его ведь прорубили через самую толщу Манхэттена, да так близко к Ист-Риверу [2] Ист-Ривер — отнюдь не река (вопреки названию), а пролив, отделяющий Манхэттен и Бронкс от Бруклина и Квинса. , что в тихие ночи чуть ли не слышится плеск воды. А может, Им тут нравится из-за сырости, из-за всей этой плесени, зловония и тьмы. Как бы то ни было, больше Они нигде не появляются. А у нас ведь и прожекторы, и патрульные поезда, и три подсобных станции, включая вот эту. И десять человек на непрерывном дежурстве от заката до рассвета. Да уж, все честь по чести! По ночам я тут командую целой армией, хоть и небольшой. Можно назвать ее Армией Непогребенных, ну или, скажем, Навеки Проклятых.

Вообще-то, кстати, у меня один парень и вправду свихнулся. Еще двоим пришлось посидеть в лечебнице, но оба оправились и до сих пор на службе. Но этот парень… в конце концов мы были вынуждены положить его из автоматов, иначе он кого-нибудь сцапал бы. Тогда у нас еще не было этих «невидимых лучей», так что он много дней прятался в туннеле, попробуй найди. Во время обходов слышали, как он воет, да еще у него начали блестеть глаза в темноте, совсем как у них. Тогда мы поняли, что его уже не спасти. И когда наконец выследили — убили. И глазом не моргнув. «Тра-та-та!» — и дело с концом. Похоронили прямо в туннеле, и теперь над его могилой ходят поезда. О, мы всё сделали по закону! Подали документы в департамент, получили разрешение родных и так далее. Просто никак нельзя было вытаскивать беднягу на белый свет, там кто-нибудь мог его увидеть перед погребением. Видишь ли, обнаружились некие… изменения. Не стану вдаваться в детали, но его лицо… трансформация была очевидной, хотя еще только началась; не так много человеческого осталось, знаешь ли. Боюсь, наверху поднялась бы большая шумиха, покажи мы им даже лицо! А ведь это далеко не все — когда я вскрыл его труп, там такое выяснилось… Но тут я тоже лучше умолчу, если ты не против, старик…

Короче говоря, мне и другим ребятам из «Особой группы» приходится быть очень осторожными. Поэтому у нас такие необычные условия работы. Само собой, мы носим полицейскую форму, но общим правилам не подчиняемся. Бог ты мой! Интересно, что бы об этом подумал наземный «коп»? Работаешь через ночь, днем всегда свободен, ну а жалованье… скажем так, капрал здесь получает столько же, сколько наверху какой-нибудь инспектор!

Впрочем, мы эти деньги отрабатываем полностью…

Я, по крайней мере. Конечно, сумму я тебе назвать не могу — с меня взяли слово никогда ее не разглашать. Меня позвали на это место, когда я еще работал в Музее естественной истории, то есть… ох, не хочется даже думать, как давно! Я тогда был профессором Гордоном Крейгом, а не инспектором полиции Крейгом. И только что вернулся из Африки, из первой экспедиции Карла Эйкли за гориллами [3] Карл Эйкли (1864–1926) — видный таксидермист, биолог, изобретатель, фотограф и борец за охрану природы. Совершил пять экспедиций на африканский континент. В данном случае речь идет об экспедиции 1909–1911 годов. . Потому мне и поручили исследовать ту тварь, когда в метро случилось первое крушение, — а оно тогда и года не проработало. Они наткнулись на нее, разбирая завалы, и когда в эти ее бельма бил свет, она визжала от боли. Судя по всему, от света она и сдохла. Чисто физически с ней все было нормально — так, пара косточек сломана.

Ну и вот, принесли ее ко мне, поскольку я считался в музее главным специалистом по человекообразным. И я исследовал ее — да еще как исследовал, ты уж поверь мне! Работал шесть дней без сна и даже отдыха, разобрал всю тушу до последнего кусочка, до последнего волоска!