Кирилл Андронкин - Дом ужасов

Пытаясь унять дрожь отчаяния, Истлоу поклялся товарищу, что не сделает этого.

События последующих дней очень точно описаны в дневнике Истлоу. В тот вечер он занимался приготовлением последних кусков мяса, оставшихся от туши дикобраза, когда его больной друг поднялся, добрался до своего места за столом и там умер. Проверив его дыхание и пульс, Истлоу убедился в том, что Кэрни мертв.

Наступившее трупное окоченение послужило для убитого горем геолога сигналом к тому, что пора заниматься похоронами. Найдя большой сугроб, он проделал в нем кочергой широкое отверстие, уложил тело, прочитал молитву и засыпал его снегом. Ночь для Истлоу прошла в кошмарных сновидениях, проснулся он в холодном поту.

Утром, когда он встал с постели, чтобы подбросить в печурку дров, Чарльз Кэрни сидел за столом — беззвучный, неподвижный, смотревший прямо перед собой…

В течение всего дня, пока охваченный ужасом и еще не веря в возможность случившегося, Истлоу бродил среди сугробов в поисках какой-нибудь пищи, труп продолжал оставаться на том же самом месте. Ближе к вечеру, собравшись с духом перед необходимостью сделать то, что от него требовала реальность, он вернул тело Чарльза Кэрни в его импровизированную могилу. В вещевом мешке он нашел фляжку, наполовину заполненную бренди, выпил все содержимое и лег спать.

Ему пришлось проявить изрядную силу воли, чтобы заставить себя поутру подняться с постели. Дрожа всем телом, он вынужден был постоять минуту, прежде чем решился наконец открыть дверь в большую комнату.

Как и прежде, Чарльз Кэрни сидел за столом.

«Самое главное для меня, — писал в своем дневнике Истлоу, — постараться как можно дольше не сойти с ума. Теперь я знаю, что делать, если он придет снова».

И опять он целый день бродил по лесу, в отчаянии разговаривая сам с собой. Возможно, это были галлюцинации, но рассудок он определенно не потерял. Может, все это лишь кошмар наяву? Он вернулся к избушке и резко распахнул дверь.

Чарльз Кэрни сидел за столом.

В тот вечер, после третьего захоронения, Истлоу боялся ложиться спать. Он сел за стол прямо напротив пустого стула, отчаянно борясь со сном. Наконец усталость доконала его — он задремал…

Серый рассвет разбудил Истлоу. Напротив него, подернутый дымкой слабого света, сидел Чарльз Кэрни. Взор его был устремлен в никуда.

«Да поможет мне Бог,» — написал Истлоу в дневнике. Это была его последняя запись.

Группа спасателей, в которую входили два лесника, врач и оператор телеграфа в Норт-Крике, устало приближалась к одинокому домику на вершине горы. Издалека казалось, что там уже давно никто не живет, по крайней мере над трубой не вился дымок. От двери протоптанная дорожка вела к сугробу, с одной стороны которого была проделана странного вида выемка. Доктор распахнул дверь — его встретили холод и тишина. За столом сидели два мертвеца.

Оба были застрелены в голову. Голова Истлоу покоилась на столе в луже свернувшейся крови. На полу, рядом с его свисающей правой рукой, лежал револьвер. Кэрни сидел вертикально на стуле — глаза открыты, выражение лица спокойное.

— Убийство и самоубийство, — воскликнул телеграфист. — Бедные, черти!

Доктор между тем осматривал тела.

— Это не убийство, — сказал он и прикоснулся ко лбу Кэрни. — Нет крови. Когда его застрелили, он был уже мертв. Более того, думаю, его предварительно заморозили.

Пятеро спасателей посмотрели друг на друга, словно были свидетелями небывалой мистификации. Один из лесников взял в руки дневник Истлоу и протянул его доктору. Тот задумчиво посмотрел на него, затем вышел из домика и стал рассматривать следы на снегу. Вернувшись, он закурил трубку, снова задумался и наконец сказал:

— Друзья, во имя семей погибших я призываю вас хранить молчание относительно того, что вы увидели. Я здесь выступаю дознавателем. Мое официальное заключение звучит так: смерть Чарльза Кэрни и Стивена Истлоу наступила в результате переохлаждения, голода и пережитых лишений. Вы меня поняли?

Один за другим все кивнули. Тогда телеграфист проговорил тихим и спотыкающимся от смущения голосом:

— Я легче засну, если… если узнаю… что здесь произошло.

— Я тоже, — сказал доктор. — Нам остается лишь гадать. Думаю, что под воздействием шока от смерти Кэрни и ужаса от наступившего одиночества Истлоу стал вести себя как лунатик. Если выяснится, что в детстве он ходил во сне, это многое прояснит. На основании того, что я прочитал, могу предположить следующее. Ночью, все еще будучи во сне, Истлоу выкопал похороненного друга и снова усадил на стул, на котором в последний раз видел его живым. Зачем? Кто знает? Возможно, от страшного отчаяния, от одиночества, а может, из подсознательного стремления сдержать данное им Кэрни слово. По крайней мере, этим можно объяснить его выстрел. Как бы то ни было, подобную эксгумацию он производил неоднократно. Днем какие-то смутные инстинкты наверняка сдерживали Истлоу, особенно после второго перезахоронения, но ночью он не мог совладать с собой. Он засыпал, и демон сомнамбулизма вновь брал контроль над его действиями. В последний же раз он просто не выдержал такого напряжения.