Антон Фарб - Время Зверя

Сейчас Елизавету Ивановну мучило чувство вины перед отчаянно зевающим Ахабьевым и невинно разбуженным Валентином Дмитриевичем…

— …и не спорь со мной! Все! Разговор окончен, — сказал отец Виталика и повернулся к Ахабьеву: — Пойдемте, Олег Николаевич?

Ахабьев кивнул и они зашагали к лесу.

— Вам доводилось бывать в той деревеньке? — осведомился Валентин Дмитриевич.

— Нет, — коротко ответил Ахабьев.

— Я слышал, там довольно жутковато… Никто не живет уже лет двадцать, дома заколочены… Сами знаете, как бывает: молодежь уехала, старики умерли… И чего этого пенсионера туда понесло?!

Вопрос был явно риторическим, и Ахабьев вместо ответа опять зевнул, да так, что едва не вывихнул челюсть. После ночной охоты ему не дали поспать и двух часов — стоило ему провалиться в глубокий и тяжелый сон, как в дверь забарабанила баба Даша… Но нет худа без добра: на стихийном митинге, посвященном спасению Максима Платоновича, Ахабьев воочию увидел ночных меломанов, слушавших музыку в темноте. Худой и нескладный парень лет двадцати, и симпатичная, но какая-то бесцветная девчонка того же возраста. Со слов бабы Даши молодят звали Гена и Зоя, и в Сосновке они проводили медовый месяц…

— Он всегда у вас такой ершистый? — невпопад спросил Ахабьев, когда пауза слишком затянулась.

— Виталик? Что вы… Он был добрейшим ребенком! Просто сейчас у него переходный возраст, да и… Сами понимаете, ему трудно принять Киру… У нас с Галиной давно не ладилось, и мы даже подумывали о разводе, но она так неожиданно умерла, а я встретил Киру… Она была лаборанткой на моей кафедре… Виталик наш брак не одобрил, и с Кирой общего языка найти не смог…

Я сам напросился, подумал Ахабьев. Вызвал его на откровенность, а зачем? Какое мне дело до его семейных проблем… Мораль: не надо задавать бестактные вопросы.

— Между прочим, — сменил тему разговора Валентин Дмитриевич, здесь когда-то была знатная охота. Зверья было немерено. Тут даже неподалеку сохранился охотничий домик, еще с царских времен. Потом его наши партийные бонзы его отреставрировали и приезжали сюда пострелять волков и лосей. Вот всех и перестреляли… Я сам охотой не увлекаюсь, но мне знакомые рассказывали, что домик этот до сих пор стоит в лесу… Я вот думаю — может, этот Максим Платонович туда забрался?

— Может, и туда, — кивнул Ахабьев.

— А как же мы его искать будем? В деревню хоть тропинка ведет, да и та кустами заросла, — проворчал Валентин Дмитриевич, отцепляя колючие ветки от полы своего модного плаща, — а домик этот где?

Ахабьев пожал плечами. Информация об охотничьем домике была интересной, и он принял ее к сведению, но сейчас он был уверен, что искать домик им не придется.

Он почему-то твердо знал, что они найдут Максима Платоновича в заброшенной деревне.

«„Ты их, Князь, словно нюхом чуешь!“ — как любил говаривать мой непосредственный начальник товарищ Люшков, когда я брал на границе очередную шайку китайских контрабандистов. Князем он меня величал из-за моего знатного происхождения — как-никак, а батя мой был голубых кровей холуй, самому царю прислуживавший…

А насчет нюха Люшков не так уж и ошибался. Я их и вправду чуял. Ну, не по запаху, конечно, но уж если я за кем охочусь — то поймаю обязательно! Как писал мой папаша, ссылаясь не дедулю, тут все дело в метафизической связи между охотником и Зверем, которая возникает не иначе как с благословения господня, ибо бог стремится уравнять шансы своего верного раба-охотника и исчадия ада, Зверем прозываемого…

Ну не бред? И я, советский офицер и коммунист, должен в это верить? А что прикажете делать… Как еще объяснить то, что происходит со мной во время охоты? А ведь как-то объяснить надо… Вот и попробуем. По порядку. Что такого странного со мной случается:

1) Курить бросаю непроизвольно. О папиросах могу забыть на неделю, а то и на две, и это при том, что меньше пачки в день я обычно не выкуриваю… Объясняется очень просто — нервное напряжение и хронический недосып. Организм истощается и отвергает табак… Шаткая гипотеза, но все же лучше, чем божья воля!

2) Все чувства усиливаются. Во время охоты могу расслышать шепот метров за сто. Выстрел — за пять километров. Зрение тоже обостряется. В темноте видеть лучше начинаю. Обоняние опять же… Что тут можно предположить с точки зрения современной науки? Только мобилизацию скрытых резервов человеческого организма.

3) И наконец, самое главное и непонятное. Интуиция. Или даже не интуиция, а… ясновидение, что ли? Оно ведь как бывает: нахлынет на мгновение, как водой ледяной окатит, словно озарение какое — и я все наперед знаю. Правда, с контрабандистами это не срабатывает, а вот со Зверем… Я в свою первую охоту мог точно сказать, кого Зверь следующим загрызет и где я труп найду. Правда, не очень это мне и помогло… Но факт есть факт. Провидцем становлюсь, елки-палки! И вот как это можно растолковать с позиций диалектического материализма? То-то и оно, что никак…»