Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

Мы довольно долго пробыли в этом неприятном положении, как вдруг совершенно неожиданно и помимо моей воли рулевое колесо стало поворачиваться; колеса задвигались, и автомобиль, описав полукруг, направился по дороге обратно в Фонваль. Мне удалось потихоньку повернуть его в обратную сторону; но как только он сообразил, что едет не в Фонваль, он снова остановился и отказывался сдвинуться с места.

Эмма заметила, наконец, что происходит что-то необычайное и стала настойчиво просить меня слезть, чтобы поправить «повреждение».

Но в течение последних минут мой страх сменился бешенством…

Сирена что-то закудахтала.

— Хорошо смеется тот, кто смеется последний, — пробурчал я.

— Да в чем же дело? Что такое происходит? — повторяла моя спутница.

Не слушая ее, я достал из ящика для инструментов стальную тросточку, служившую мне для защиты от нападений, и, к глубочайшему изумлению Эммы, стал наносить ею удары упрямому автомобилю.

Тогда произошло что-то сказочное. Под градом ударов автомобиль стал метаться во все стороны: он прыгал, подскакивал, пробовал становиться на дыбы, словом, употреблял все усилия, чтобы выбросить нас с наших мест.

— Держись крепче! — кричал я Эмме.

И бил его все сильнее. Мотор ворчал, сирена жалобно стонала или рычала от злобы; а я продолжал бить со всей силы по крышке мотора; в лесу раздавалось громкое эхо от сильных ударов стали о железо…

Вдруг, испустив трубный крик слона, автомобиль сделал несколько судорожных движений и бросился вперед с невероятной быстротой — он понес…

Я не имел больше возможности распоряжаться направлением. Вся наша судьба находилась в зависимости от доброй воли взбесившегося чудовища. Мы почти летели; восьмидесятисильная машина неслась с небывалой скоростью; становилось трудно дышать… По временам раздавался резкий рев сирены… Мы пронеслись через Грей-л'Аббей с быстротою молнии. Под колеса попадали курицы, собаки — мои очки были забрызганы кровью. Мы неслись с такою быстротою, что вывески нотариуса Паллю показались мне золотой чертой… Выехав из деревни, мы попали на национальное шоссе, окаймленное по обеим сторонам чинарами; потом длинный подъем умерил быстроту нашего бега. А потом появились наконец признаки утомления, которые я впервые заметил у своего автомобиля, и ход его замедлился еще больше, и мне удалось направить его, куда я хотел.

Мне пришлось часто хлестать его для того, чтобы он довез нас до Нантеля, куда мы приехали довольно поздно, но без дальнейших приключений. При переезде через рельсы я услышал, как сирена издала жалобный стон, и я увидел, что от толчка повредилась рессора правого переднего колеса. Приехав в гостиницу, я хотел заменить испорченную рессору новой, но мне это не удалось: мои попытки вызывали такой рев сирены, что я вынужден был отказаться от исправления. Впрочем, в ней не было спешной необходимости, так как я решился окончить путешествие по железной дороге, а строптивую машину отправить багажом. Я предоставлял будущему решить ее судьбу. А пока я поставил ее в гараж, где она заняла место между фаэтонами, лимузинами и другими автомобилями. Я поторопился уйти, чувствуя, как за моей спиной горят фальшивым и враждебным огнем круглые глаза прожекторов моей машины.

Продолжая безостановочно размышлять над пережитым мной невероятным приключением, я, возвращаясь домой, вспомнил фразу из научной статьи, которую когда-то читал. И я немало был изумлен тем, что нашел в этих словах смутный намек на объяснение того, что со мной произошло, и как бы предсказание возможности таких чудес:

«Можно представить себе, что существует такой же передаточный пункт между живыми существами и неодушевленными предметами, какой нами найден между животным и растительным мирами».

Гостиница обладала всеми современными приспособлениями комфорта. Я поднялся в подъемной машине и прошел в отведенную нам комнату.

Моя спутница была уже там. Проведя столько времени взаперти, она с какой-то жадностью смотрела на улицу, на двигаюшуюся толпу и на магазины, блиставшие огнями своих роскошных выставок. Эмма не могла оторваться от зрелища кипучей жизни; продолжая одеваться, она каждую минуту подходила к окнам и раздвигала закрытые портьеры, чтобы снова взглянуть на оживление, царившее на улице. Мне показалось, что она стала менее любезной со мной и что внешний мир интересовал ее больше моей персоны. Мое странное поведение по время нашей поездки на автомобиле, наверное, изумило ее и, так как я твердо решил не давать ей никаких объяснений, я не сомневался, что она сочла меня оригиналом, не совсем вылечившимся от своего временного сумасшествия.