Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

Чтобы убедиться в этом, я отправился на кладбище, на лужайку. Там в открытой яме лежали только кости и скелеты некоторых животных, по большей части без голов. Клоца там не было. Нелли также.

Но грабеж лаборатории произвел на меня впечатление шедевра. Он указывал на врожденную способность к этому делу людей в общем, и в особенности некоторых народностей. Я совершенно без помехи прошел по всем помещениям, так как окна и двери были открыты настежь. На дворе остались только живые животные, не подвергнувшиеся никаким опытам; остальных я открыл немного позже. Тут, значит, ничего не было испорчено. Но операционные залы, наоборот, носили следы полного разрушения: там царил неописуемый хаос из разбитых склянок, смешавшаяся жидкость которых образовала на полу целое фармацевтическое озеро. Изорванные в клочки книги, заметки и тетради валялись вперемешку с исковерканными инструментами и аппаратами. Наконец, большая часть хирургических инструментов исчезла. Негодяи удрали, унося с собой секрет производства цирцейской операции и изобретенные для нее приспособления. Действительно, войдя в их павильон, я нашел там всю мебель вверх ногами, комоды и шкафы опустошенными и понял, что три сообщника сбежали.

Выходя из разграбленного дома, я заметил голубоватый дымок, поднимавшийся сзади левого крыла постройки. Он поднимался над кучей наполовину обуглившихся остатков, ужасный, отвратительный запах которых вызывал тошноту. Все же я подошел к ней и увидел, как один из остатков, зашевелившись, отделился от этой отвратительно пахнувшей кучи: это оказалась хромая, наполовину изжарившаяся крыса, которая, сойдя с ума, бросилась мне в ноги. В ее черепе, сквозь круглую дыру, был виден кровоточащий мозг.

Охваченный ужасом, отвращением и жалостью, я ударом каблука прикончил муки последней жертвы этих чудовищ.

Под влиянием вполне естественной при таком злоключении апатии, господин окружной врач ничего не проверял и ничего не осмотрел. Я рассказал ему об обмороках моего покойного дяди, о его собственной уверенности в том, что у него порок сердца, и г. окружной врач выдал мне свидетельство о смерти и разрешение похоронить дядю.

— Доктор Лерн, действительно, умер, — сказал он, — и наша миссия заключается, если вы позволите, только в подтверждении этого факта. Что же касается прочего, то у нас нет права заниматься исследованием причин, которые могли бы нас привести к тому, чтобы вступать в споры с таким выдающимся ученым и заставить его умереть не от того, от чего он утверждал.

Его похоронили в Грей-л’Аббей без всякой торжественности и без скопления народных масс.

После этого мне пришлось употребить десять дней на то, чтобы разобраться в делах этой непостижимой двойственности, никогда не встречавшейся до сих пор амальгамы из убийцы и его жертвы: Клоц-Лерна.

В течение своего феноменального существования, приблизительно около четырех с половиной лет — он не составил никакого завещания. Это явилось для меня доказательством, что вопреки его мрачным предсказаниям, смерть настигла его неожиданно для него самого; потому что в противном случае не подлежало никакому сомнению, что он сделал бы все возможное и невозможное, чтобы лишить меня наследства. Но в бюро, в закоулке я нашел то завещание дяди, о котором он мне писал. Он назначал меня своим единственным наследником.

Но Клоц-Лерн заложил и перезаложил имение и, кроме того, наделал массу долгов. Моей первою мыслью было затеять процесс; но тут же меня поразила абсурдность его, и я понял, какая кутерьма поднимется среди юристов при известии о такой подмене личностей, о таком, непредвиденном сводом законов, подлоге, об этом противоестественном и противозаконном захвате наследства, об этом закладе чужого имущества под видом своего. Приходилось подчиниться всем последствиям этого феноменального мошенничества и молчать обо всем происшедшем из боязни самых скверных инсинуаций.

Впрочем, если подсчитать все точно, то принятие наследства было мне выгодно, тем более что я заранее решил избавиться от Фонваля, полагая, что он станет для меня гнездом скверных воспоминаний. Я внимательно просмотрел все бумаги. Заметки настоящего Лерна подтверждали в каждой строчке его добропорядочность ученого и чистоту его опытов над прививками. Записки Клоца-Лерна, которые легко можно было отличить по перемене почерка, а также потому, что в них попадались немецкие слова, были частью разграблены, частью сожжены, как неопровержимое доказательство некоторых преступлений, от соучастия в которых никак не мог бы оправдаться некий господин Николай Вермон, проведший в Фонвале последние шесть месяцев. По тем же причинам я перерыл парк и обыскал пристройки.