Лорел Гамильтон - Лазоревый грех

— У нас есть отставные армейцы, спецназовцы — такой вот народ. Я поспрошаю.

— Вот и хорошо, — кивнула я.

А я позвоню Эдуарду, спрошу, не знает ли он Хайнрика.

Я снова пошла вниз. Бобби Ли пошел со мной рядом в ногу, а поскольку в нем есть шесть футов, а во мне нет, то ему, наверное, было неудобно. Он не жаловался, а я не предложила идти быстрее. Как-то я не спешила снова увидеть Жан-Клода и Ашера. Все еще не знала, что им сказать.

Уже показалась большая тяжелая дверь, ведущая в подземелье. Она была приотворена — нас ждали.

— Кстати, Жан-Клод и Ашер покорнейше просят тебя появиться в комнате Жан-Клода.

Я вздохнула, и на лице, очевидно, так ясно проступили мои чувства, что он взял меня за рукав:

— Не мрачней, ласточка, они говорили что-то насчет того, что должны принести тебе извинения.

При этих словах у меня брови полезли выше головы. Извинения. Они — мне. Что ж, мне понравилось, как это звучит. Нет, чертовски понравилось.

Извинения были не те, которых я ожидала, но в данных обстоятельствах какие-то извинения лучше, чем никаких. Особенно если не мне их приносить. Вообще-то минут пять прошло, пока эти извинения дошли до моего сознания, потому что как только я увидела этих двоих в праздничном наряде, то проглотила язык и почти что ослепла ко всему остальному.

Не думаю, чтобы дело было в магии или вампирских приемах. Просто они выглядели отлично. Ашер надел светло-золотистый камзол с вышивкой тоже золотой, но потемнее, и сама эта вышивка была пронизана нитью настоящего золота. И еще было золото на воротнике, на лацканах, на манжетах. И эта дополнительная искорка сливалась с золотом его волос, спадавших на плечи, и подчеркивала жесты рук. Сорочка с пеной кружев на груди и на запястьях напоминала прирученное облако. Я знала по опыту, что она даже близко не была настолько мягкой, насколько казалась. Брюки того же бледно-золотистого цвета, что и камзол, с линиями вышивки сбоку. На ногах у него были сапоги цвета устричной раковины, голенища отвернуты ниже колен и завязаны светло-коричневыми кожаными шнурами с золотыми наконечниками — их можно было заметить, когда он двигался.

Я первым заметила Ашера, может быть, из-за его силы, а может быть, потому что он был весь сияющий, золотой, останавливающий взгляд. Его замечаешь, как замечаешь солнце, — его нельзя не видеть, не повернуться к его теплу, не омыться в его великолепии. Но часто, когда солнце бывает в небе, там же бывает и луна. Как тусклое напоминание о том, какой она будет ночью, но все же она есть, туманная и бледная, твердая и белая. Ночью же, когда есть только луна, солнца не увидеть. Ничто не отвлекает от царящей в небе луны.

Камзол у Жан-Клода был из черного бархата такого мягкого и тонкого, что он казался мехом. Полы камзола доходили до колен. Вышивка на лацканах и широких манжетах, густой темно-синий цвет. На камзоле и на черном жилете вышивка была подобрана, но сорочка в этом великолепии черного и темно-синего была такая же лазоревая как простыни на кровати. Того цвета, который приобретает небо между ночью и днем. На этом фоне синева его глаз казалась живой драгоценностью в раме черных волос и почти идеальной белизны кожи.

Шелк громоздился на груди мягкими рюшами и уходил под жилет. В этом холме виднелась золотая с сапфиром булавка, и камень был размером почти с его синие глаза. При движениях рук манжеты колыхались, открывая сапфиры почти такие же большие, как тот, что на груди. Они были васильковые, будто застывшая капля Карибского моря.

Волосы вились массой черных локонов. Он будто даже причесал их меньше обычного, пустил свободно вокруг лица и плеч. Чернота волос сливалась с чернотой камзола, и они казались живым украшением.

На миг мне показалось, что на нем кожаные штаны, потом я сообразила, что это высокие сапоги. Штаны на нем тоже были, но едва заметные. Сапоги по всей длине были прошнурованы синим кожаным шнуром под цвет яркой голубизны сорочки.

Меня раздирали два желания: радостно завизжать, что я готова играть с ними обоими, и бежать без оглядки. Я как-то смогла просто остаться в комнате и не сбежать, но и не бухнуться на колени, как девчонка-фанатка в присутствии своих кумиров. Последнее потребовало больше силы воли, чем мне хотелось бы признавать вслух.

— Ma petite, ты что-нибудь слышала из того, что мы сказали?

Я вспомнила, что они шевелили губами, пока я глядела на это мужественное великолепие, но ради спасения собственной жизни я бы не могла повторить ни слова.