Эрик Хелм - Уцелевший

Поняв, что это конец, де Ришло выкрикнул единственное слово.

Слово, могущее быть произнесенным лишь при последней мыслимой опасности, когда не только телу, но и самой душе грозит неминуемая погибель.

Световая лента свилась вокруг конской туши, словно откуда-то метнулся и хлестнул неотразимый пылающий бич. Преисподний слизень коротко и пронзительно квакнул, чавкнул, исчез. Жеребец пронзительно заржал, попятился, растаял в воздухе.

Загадочные, непостижимые, существующие вне времени силы Света вняли призыву де Ришло.

Снова ниспала бесконечная тишь.

Герцог слышал, как часто и болезненно колотится сердце Ричарда.

— Приготовься! — только и успел выкрикнуть он, зная, что должно произойти.

Произнесенное слово неминуемо выносило души прочь из земных оболочек, в пятый астральный слой.

Воззвать к самой сущности света возможно лишь будучи в совершенно безвыходной беде. И, рассеивая тьму, высшее начало притягивает маленькие световые источники, увлекая воззвавших в такие сферы, о которых человек не может и помыслить.

На мгновение показалось, будто всех четверых вырвало из библиотеки, швырнуло ввысь, и они глядят из поднебесья на крошечную комнату, на пентаграмму, на собственные простертые в ней тела. Кардиналз-Фолли превратился в пылинку, затерянную среди бескрайних пространств, потом исчез. Время перестало существовать.

* * *

Тысячу тысяч лет парили они среди бескрайнего, неизмеримого пространства, не чувствуя и не слыша ничего — словно плыли на бесконечных глубинах в неведомом, непознанном океане.

Целые эпохи миновали, казалось, пока внизу опять замаячила крыша знакомого дома, возникла библиотека, пентаграмма, четыре недвижно лежащих человеческих фигуры.

В полной, совершенной тишине ложился прах столетий — медленно, как опускаются падающие сквозь яркий солнечный луч несчетные пылинки. Тихо, неощутимо покрывал он комнату, пентаграмму, их самих...

. . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Де Ришло поднял голову. Казалось, он проспал несколько суток подряд. Герцог устало провел ладонью по глазам, увидел знакомые стеллажи, уставленные книгами, полутемную восьмиугольную комнату.

Лампы над головою вспыхнули прежним ярким светом.

Мари-Лу тоже пришла в себя, не без труда встала на колени, дрожащими руками погладила бледное лицо Ричарда:

— Мы спасены, милый! Спасены!

Саймон тоже поднялся. Он выглядел совершенно привычно: маниакальный блеск зрачков исчез, движения стали спокойными и уверенными.

Де Ришло непроизвольно поразился тому, что тщательно связанные запястья и лодыжки приятеля внезапно освободились, и никаких шнуров поблизости заметно не было.

— Кажется, да, — сказал герцог. — Похоже, мы действительно спасены. А вот Мокате — каюк. Чудовище, высланное против нас этой ночью, никогда не возвращается в ад с пустыми лапами. Коль скоро Моката призвал его, Мокате и платить за проигрыш битвы.

— В-вы ув-верены? — слегка заикаясь, осведомился Аарон.

— Вполне. Сверхъестественные законы возмездия действуют безошибочно. Просящий помощи у бесовских сил обязан играть по бесовским правилам. А они ох как жестоки! Не сомневайся: до утра Моката не доживет.

— Но... но... — Саймон округлил глаза от волнения: — Вы не знаете! В подобных затеях Моката никогда не действует сам! Он погружает в гипнотический транс других, пользуется ими, словно щитами... За нынешнюю ночь заплатит один... одна из бедняг, находящихся под его влиянием!

Герцог нахмурился, открыл было рот, но каменные плиты веранды внезапно загудели. Кто-то бежал по ним во весь дух. Задребезжали, зазвенели, рассыпались мелкими и крупными осколками стекла венецианского окна, ибо тяжелый ботинок, надетый на мощную ногу, раздробил деревянные переплеты.

На подоконнике возник растерзанный и ошарашенный Рекс ван Рин. Осунувшееся, пепельное лицо американца было застывшей маской отчаяния, боли, невыразимого ужаса.

Несколько секунд он стоял, обрамленный оконным проемом, в неверном сером свете занимавшейся зари. На руках у Рекса покоилось безвольно обмякшее тело. Длинные светлые волосы свисали, стройные ноги в шелковых чулках не шевелились.

Две крупные слезы скатились по щекам Рекса, и де Ришло непроизвольно отметил, что впервые видит ван Рина плачущим.

— Это... это Танит, — прохрипел американец, едва разлепляя пересохшие губы. — Она... мертва.