Александр Бушков: Другая улица

Кряжистый такой мужик, одет не паном, но справно, и сапоги начищены. По виду вроде бы дед, бородища не хуже иного веника, да вот седины ни в ней, ни в волосах что-то не видно. Так что вполне может оказаться, он мне едва-едва в отцы и годится, какие там деды. Знал я этот местный финт с фокусом. У белорусов, знаете, как-то так уж суждения устроены: если борода – значит, непременно дед преклонных годочков. Вот некоторые хитрованы и пользовались: отрастит бороду до пояса – дед я, дед, уж с ярмарки еду, какой от меня, божьего старичишки, вред… А доведись до переделки, этот старче божий, если ты лопухнулся и боевому самбо не учен, шею свернет, как куренку…

Вот и этот, похоже, из таких. Нет у него ни в осанке, ни в движениях особенно уж пожилой незграбности, как тут выражаются. Крепок, черт. И взгляд неприятный, очень даже. Но мне с ним, в конце-то концов, не детей крестить, главное, оружия при нем не видно. И вот теперь уж, если в доме есть кто с оружием, палить они уже не станут – могут запросто и этого бирюка срезать, я ж специально так держусь, чтобы им от окошек прикрываться…

– Здравствуйте, – говорю, – хозяин.

– Здравствуйте, пан военный, коли не шутите, – отвечает он вроде бы вежливо, но с явно присутствующей насмешечкой.

Вообще, что-то не заметно в нем ни страха, ни тем более униженности. С чувством собственного достоинства куркулек. А ведь пожил на свете достаточно и должен понимать: в нынешней неразберихе, когда власть и порядок нужно искать за сто верст с фонарями, жизнь его копейки не стоит…

«Интересно, – думаю я, – ты и перед польскими жандармами так же нос задирал или все же картузик снимал? Ну, да некогда о таких высоких материях…»

– Немцы поблизости есть? – спрашиваю.

Посмотрел он на меня опять-таки не без подковырочки и спокойно говорит:

– Пока что не было. Но вскорости, я так полагаю, появятся. Очень уж они быстро катят…

По-русски он довольно чисто балакает, хотя словечки местные и вставляет. По моим первым впечатлениям, это все же не лях, а белорус – что, впрочем, может нашего положения и не облегчить…

Он с этаким невинным, как у малого дитятки, видом спрашивает:

– Пан военный ищет немцев?

– Пан военный, – говорю я так же спокойно, чтобы не думал, пень хуторской, будто меня так легко вывести из равновесия, – в первую очередь ищет, что бы поесть. Проголодались, знаете ли.

– Еда денег стоит, – говорит этот куркуль. – Особенно в такие хлопотные времена. Хотя если так себе подумать и рассудить… Нынче за еду и денег брать не стоит: поди угадай, какие деньги завтра будут иметь хождение и чьи, а чьи обернутся бумагой…

Вижу краешком глаза, Фомичев начинает закипать. Но я ему взглядом приказал не рыпаться. И говорю:

– Так ведь и на промен ничего не имеем, пан хозяин… Придется уж вам благодетелем побыть. Благо нас не рота и даже не взвод, а всего, как видите, трое. Быть не может, чтобы на таком богатом подворье лишнего куска не нашлось…

– А завтра взвод придет, – говорит он этак задумчиво, словно сам с собой разговаривает. – А там и рота. А то и немцы. И останутся четыре голые стены…

Я не завожусь. Стою и даже улыбаюсь ему благожелательно, будто неведомо какую мудрость слушаю. Спросил только:

– Давно в этих местах обитаете?

– Да уж годочков полсотни.

Я, вовсе уж лыбясь, говорю:

– Ну, тогда многое должны помнить…

Вот именно. И революцию он должен помнить, и Гражданскую, и несчитаных атаманов, и наши с поляками войны, и банды, которые уже после войны тут шастали. А главное, должен помнить, что в такие времена у кого на плече стрелялка – тот и пан…

Я на него голос не повышаю, и автомат у меня на плече висит свободно. Гляжу ему в глаза с улыбочкой, вот и все – и улыбочка у меня, что греха таить, отнюдь не дружелюбная. Но в том-то и штука, что так – выгоднее. Орать и тыкать дулом в рожу – не самый лучший метод. А вот если человек видит, что ты не суетишься, не дергаешься попусту, а стоишь себе, как монумент, твердо уверенный добиться своего – это на умного даже сильнее действует, чем карабин под носом. Многократно проверено на опыте.

А он умный, это видно. И тактику мою понял, и меня.

Цыкнул на пса вроде негромко, но так, что тот кубарем в будку влетел, отступил на шаг, рукой повел:

– Ну, пожалуйте, паны военные. Что-нибудь да найдется.

Вот вам и мирное разрешение конфликта. И лицо он как бы сохранил, что в прямом, что в переносном смысле, и мы не тратили ни нервов, ни патронов…

Идем по двору. Тишина полнейшая, ни малейших признаков присутствия домашней живности. Хоть бы какой завалящий куренок по двору болтался или свинья хрюкнула. А дождей давненько уже не было, пылища во дворе обильная накопилась, и на ней куча разнообразнейших следов и от колес, и от копыт. Ну, я ж старый пограничник, мне следы читать положено не хуже, чем индейцу в романе, и у меня понемногу начинает складываться версия. И окончательно она укрепляется, когда в доме встречает полная тишина: никаких чад и домочадцев любого пола и возраста. Ну, логично…