Лиля Калаус - Фонд последней надежды

Первым, кого она увидела в зале, был её дражайший супруг Владислав Севостьянов. Он еле заметно подмигнул изумлённой Асе — мол, не забывай о конфликте интересов, — и сейчас же развернулся к ней лиловой фрачной спиной. Вокруг Влада клубилось его графоманское вороньё.

— Асенька, давай сюда подгребай, мало ли! — раздался радостный голос Жорки Непомнящего, который занял целую скамью в задних рядах.

Ася вздохнула и пошла на его зов. Как Влад ухитрился на спектакль пролезть? И без всякого асиного участия? Понятное дело, коллеги-координаторы сбежались на халявную тусовку, а он-то каким боком? Наверняка, Софка ему протежирует. Мог бы хоть предупредить.

Наконец, все расселись и торжественно примолкли. Свет в зале померк, вспыхнула пара софитов перед сценической площадкой, и на неё выкатились все пять м-артовских актёрок. Одеты они были в коричневые формы и фартучки советских пионерок, на шеях болтались красные галстуки. Под заглавную песню пионерки принялись кувыркаться и ходить колесом по кругу, сверкая из-под коротких платьиц тематическими рейтузами с начёсом.

Двухактный спектакль под названием «Гуд бай, Америка!» представлял собой умело слепленный сборник актёрских этюдов. В одном пионерка чувственно признавалась в любви гипсовому бюсту Ленина, в другом подружки задорно гнобили очкастую товарку-неудачницу, в третьем пионерка напилась пива и кричала под окнами любимого мальчика, в четвёртом пионерка описалась на пионерском сборе, в пятом училка обозвала нерадивую пионерку блядью, в шестом…

Ася зевнула. После пятого она всегда теряла сюжетную нить. А вместе с ней и интерес к спектаклю. Откровенно говоря, при желании в нём можно было обнаружить и второй, и третий план, и сверхзадачу, и массу тонких нюансов, скрытых цитат и аллюзий. У Аси, правда, этого самого желания никогда не возникало (она по долгу службы смотрела «Гуд бай, Америка!» уже в третий раз). По-настоящему, как догадывалась Ася, этот спектакль мог торкнуть только сорокалетних, вволю хлебнувших «Пионерской Зорьки», сборов совета отряда, стишков про атеистку Валю и сдачи макулатуры.

Кто-то подошёл. Ася оглянулась и увидела Коршунова. Лицо его в полутьме зала казалось мрачным и кривым, как у демона из воландовской свиты.

Поначалу Олег сидел в «М-Арте», едва осознавая окружающее и самого себя. Сидел, как отмороженный, только глазами хлопал. Какой-то древний инстинкт привёл его на спектакль, вероятно, это был инстинкт самосохранения особи в границах знакомого стада. Вскоре он начал оттаивать, поглядывать на сцену, потом обнаружил, что сидит рядом с Асей, и вовсе отогрелся. Ужасный инцидент, старательно окутанный версией о депрессивных галлюцинациях, незаметно вдвинулся внутрь памяти, расплылся, стали ненароком думаться всякие повседневные мысли о том, как он, в сущности, несчастен.

Ася… Она была ему нужна. Сидя около неё, он ощущал радостный покой, да что там, только рядом с ней он чувствовал себя по-настоящему живым. Ася… А если взять её за руку? Олег задержал дыхание. Она вздрогнула, но руки не отняла. Олег осмелел и тихонько ладошку погладил. Наклонился и только собрался шепнуть ей на ушко «Я соскучился», как в подземелье вспыхнул свет. Антракт. Ася быстро вырвала руку и отвернулась к соседу справа. К Жорке, будь он проклят, Непомнящему.

— Ася, — позвал Олег, — Ася!

— Да, Олег Юрьевич?

Олег поймал ревнивый Жоркин взгляд, тут около их скамьи столпились галдящие сослуживцы — перед лестницей наверх случился небольшой затор, и он обречённо произнёс:

— Предупредите Камиллу Джакоповну… Я Алексея Давыдовича сам сегодня в гостиницу отвезу. И в аэропорт.

— Хорошо, — ровно проговорила она и встала.

На улице, перед входом в театр, смолила толпа народу — координаторы фонда, библиотекарши, Влад с его ребятками, актёрки «М-Арта». Толстые столбы дыма курились в морозном небе, как жертвенное воздаяние языческим богам. Жорка подвёл к асиной сигарете (тринадцатая — пожалуй, хватит на сегодня) лазерный луч зажигалки:

— Ась, чё это твой к тебе прикапывается?

Ася секунду соображала, который это «твой», потом, грустно усмехнувшись про себя над опереточной путаницей, ответила:

— Да нет, всё нормально. Коршунов сам хочет москвича отвезти в аэропорт. Правильно, на самом деле. Ещё нарежется. Ты только погляди на него.

Иванов, самым игривым образом облапив телеса Летки-Еньки, мурлыкающим басом уговаривал её выпить водки на брудершафт. «Только шампанское!», — хохотала Летка-Енька, охотно прижимаясь бюстом к ивановской дохе.