Сергей Белошников - Ужас приходит в полнолуние

Я мог обманывать кого угодно, но только не себя: она мне очень нравилась, если не сказать больше. Я почувствовал к ней отчаянное влечение еще днем, на пригорке в парке, когда мы впервые встретились. Да я и ублюдка этого пошел ловить, считай, из-за нее — потому что она могла оказаться в числе его следующих жертв. Но я не мог даже предположить, что спустя всего несколько часов она окажется со мной здесь, в постели, на втором этаже спящего дома.

Дыхание у нее участилось, стало прерывистым, она медленно, не разнимая объятий, подняла голову, и я почувствовал у себя на губах ее горячие, сухие, чуть солоноватые от слез губы. Она быстро распутала узел пояса, обеими руками распахнула мой халат, и страстно обняла меня. Ее тонкие пальцы ласкали мои плечи и грудь, ее губы с силой прижались к моим.

Боже, она меня хотела не меньше, чем я ее!

Может быть, она захотела меня после переживаний сегодняшней ночи или потому, что боялась сегодня остаться одна, — не знаю. Да это и не было важно. И я не выдержал. Мне стало наплевать на все — на то, что будет потом, и будет ли; даже на то, что внизу, почти под нами находится спальня Николая Сергеевича.

На секунду освободившись от Стасиных объятий, я рывком сбросил одеяло, стянул и с себя халат, и халатик с нее. И ощутил ее гладкое, упругое, просто раскаленное тело. Она скользнула по мне и, не прекращая меня ласкать, очутилась сверху; чуть приподнялась и, раздвинув ноги, медленно, медленно на меня опустилась — и тогда я остро ощутил, как вхожу в нее.

Мы любили друг друга страстно, неистово и — молча, не произнося ни слова.

— Я сама, прошу тебя, я сама, — это были единственные слова, которые она прошептала.

Все происходило как-то нереально: время остановилось, я уже не понимал, где нахожусь, что делаю, наяву это происходит или во сне. В полумраке комнаты я видел, как она, выгибаясь назад и запрокинув голову, выставив вперед и вверх большие крепкие груди с маленькими розовыми сосками, быстро, ритмично раскачивается на мне; ее руки переплелись с моими, она сжимала пальцы все сильней и сильней, впиваясь ногтями мне в плечи. Она все усиливала и усиливала темп толчков. И наконец она судорожно задергалась, приоткрыв рот, показывая белую полоску влажных зубов. Сдавленно, протяжно и радостно застонала и тут же, словно она скомандовала, меня тоже сотрясла невероятно сладкая, длинная судорога — я зажмурился и почувствовал, как тело мое становится невесомым, отрывается от постели и взмывает вверх, в сияющее ослепительным белым светом никуда.

Она обессиленно склонилась ко мне, обхватила и прижалась всем телом, не сдвигая ног и не отодвигаясь — я по-прежнему был в ней, — и ее распущенные, мягкие, пахнущие летом волосы закрыли мне лицо.

И тогда я понял — я счастлив.

Ну вот, наконец-то.

Эта была первая ночь, когда я более или менее нормально спал. И лег для себя необычно рано, около полуночи, и отключился на редкость быстро.

Почему? Да потому, что сраному полнолунию пришел конец.

Спал я крепко, без сновидений, не говоря уж о кошмарах, — ничего меня не беспокоило. И проснулся точно по звонку будильника, в семь утра. Выглянул в окно — день обещал быть опять таким же жарким, как и вчера.

Настроение у меня было — зер гут: я даже запел вполголоса (хотя — насчет слуха — мне, честно говоря, медведь на ухо наступил), когда брился в ванной. И желудок вроде больше не болел. Катя, довольная тем, что моя бессонница закончилась, весело хлопотала на кухне, готовила завтрак.

Ни ночью, ни под утро из конторы звонков не было — значит, последние десять часов в поселке прошли спокойно и ничего особенного не случилось. Неужели убийства прекратились, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить?.. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что происшествий не было, а плохо, потому что душегуб все еще шастал на свободе. А пока я его не поймаю, сволочь паскудную, все равно не будет мне ни сна, ни покоя. Я быстро оделся, позавтракал и, чмокнув Катю в щеку, вышел из дому.

Машина уже ждала меня. Молчун Слава, мой постоянный водитель, кивнул мне вместо приветствия и с ходу рванул с места. Но прежде чем направиться в отдел, я велел ему сделать крюк и проехаться по улицам академпоселка — захотелось самому посмотреть, что там творится.

А там ничего не творилось.

Поселок обезлюдел: ни детей, ни прохожих, ни машин — никого и ничего. Даже собаки куда-то попрятались. За все время, пока мы крутились по узким улочкам, я заметил одного-единственного человека — местного почтальона, придурковатого безобидного малого с сумкой на плече. Как же его фамилия?.. А-а, вспомнил — Татуев. Он, не обращая на нас внимания и уставившись себе под ноги, неторопливо брел от одного дома к другому, засовывал вчерашние газеты в почтовые ящики на заборах. Тоже, умник. Кому они теперь нужны, газеты?..