Фернандо Триас де Без - Повелитель звуков

Никому даже в голову не пришло спросить, чем мы там занимаемся под одеялом. Крики заглушили наше учащенное дыхание, а сражение подушками скрыло нас от посторонних глаз. В том, что мы делали, не было ничего постыдного, но мы оба чувствовали, что переступили некую запретную черту. Перейдя через эту грань, мы попали в измерение, где мир вещей был над нами не властен. Наше взаимное влечение не принесло нам ничего и в то же время позволило почувствовать себя полноправной частью мироздания, ведь в любви к друзьям мы пытаемся обрести себя. Я закрыл глаза и услышал нежный звук, звук страсти, не плотской, а той, что предшествует зову пола, ангельской страсти. Любовь к Фридриху была подобна поискам совершенного звука. В ней не было ничего такого, чего бы я еще не слышал прежде, но, лаская Фридриха, подчиняя его себе, я чувствовал: цель всей моей жизни близка как никогда.

Пока я лобзал Фридриха, обхватив его руками и ногами, мое сознание воспарило вверх и отрешенно наблюдало за нами. Фридриху было страшно, он не мог понять природы внезапно охватившего его влечения. В его глазах я прочел немой вопрос: «Людвиг, за что ты презираешь меня?» А я не мог ответить, потому что единственный верный ответ имел привкус сумасшествия. Да и как я мог объяснить ему, что и я, и он, и все, что нас окружает, – частички великого поиска самого совершенного, самого чистого звука, без которого я обречен страдать до конца своих дней.

17

Первый день марта пришелся как раз на пятницу, и поэтому все совершенно забыли про экзамен. После испытания один из нас должен был перейти в особый хор, и в этот раз мне не составило особого труда угадать, на кого падет выбор. Фридрих! Еще во время построения я несколько раз поймал на нем пристальный взгляд господина директора. Выдержав ради приличия длительную паузу, господин директор произнес имя моего друга, и тот застыл посреди двора как живое изваяние.

Я не смог улучить удобный момент, чтобы поговорить с Фридрихом. Все произошло так быстро, что я не успел опомниться, а Фридрих уже отправился к особому хору. Я не верил своим глазам. Как я мог быть таким глупцом? Наверное, мой рассудок помутился. Ведь я один знал, что той ночью Фридрих обречен страдать. Я мог бы пойти в дом, где живет господин директор, и попытаться спасти Фридриха, но подозревал, что меня поймают прежде, чем я доберусь до южного крыла. Той ночью я не сдвинулся с места; я остался в постели, молился за душу моего бедного друга, страдал и умирал вместе с ним. О, отец, в ту ночь я возненавидел себя, возненавидел школу. Каждый крик, каждый стон Фридриха отдавался во мне его болью, его отчаянием в борьбе с неизбежным. И пусть в душе моей царил кромешный ад, я взял себя в руки и расщепил доносившиеся из окна крики на составные частицы. Я надеялся найти в звуках причину, их породившую, но у меня ничего не вышло. Но в одном я был уверен совершенно точно: мой друг уже никогда не будет таким, как прежде. Той ночью, отец, Фридрих навсегда утратил свою радость.

Всю ночь я не смыкал глаз. До сих пор я проявлял безразличие к странным порядкам, царившим в стенах Высшей школы певческого мастерства, и мое безразличие воздалось мне сторицей. Но на этот раз я не собирался сидеть сложа руки; Фридрих, мой лучший друг, бедный мальчик, чья вина состояла лишь в том, что он пожертвовал собой ради чести семьи, оказался в беде, и я должен был ему помочь.

На следующее утро, после завтрака, я направился к тому самому месту у стены, где мы с Фридрихом провели столько времени, упражняясь в пении. Как и следовало ожидать, ангел с арфой исчез…

18

Я чувствовал, что во всем произошедшем есть и моя вина. Ведь именно я показал Фридриху, как работать над голосом, я помог ему снискать благосклонность учителей. Из‑за меня он превратился в вечного раба господина директора, и я должен был спасти его. В моей голове родился план. Я предложу ему бежать из школы, мы переберемся через ограду, выберемся на дорогу и по лесу дойдем до Мюнхена. Он все объяснит родителям, а я попрошу своих встретить нас в Дрездене и устроить в другую школу.

Мой план был прост. В воскресенье, выйдя из класса, я не вернулся со всеми в главный корпус, а, воспользовавшись густым туманом, улизнул от учителей и отправился туда, где жили певцы особого хора. Меня должны были хватиться лишь через четверть часа; именно столько оставалось до построения на ужин.

Через несколько минут я добрался до небольшого строения с окнами, доходившими почти до фундамента. Оно было скрыт от посторонних глаз за плотной стеной деревьев. Внимательно вглядываясь в окна, я обошел строение по периметру и, наконец, отыскал особый хор – около сорока мальчиков сидели за партами и читали. Мне бросилась в глаза необычайная по меркам школь роскошь: в глубине класса потрескивал камин на полу лежал мягкий персидский ковер. Я сумел разглядеть Ганса и еще восьмерых учеников, которые за время моего обучения в школе попали в особый хор. И конечно, я увидел среди них Фридриха. Если бы вам только довелось заглянуть им в глаза! В них плескалась лютая злоба. Было видно, что им пришлось пережить страшное унижение, как будто кто‑то с корнем вырвал из них достоинство и волю.