Фернандо Триас де Без - Повелитель звуков

Господин директор замолчал, наслаждаясь нашим страхом. Потом он снова поднял камертон, ударил им о перила, и вновь сладостная нота испуганным голубем вспорхнула вверх и пронеслась по стенам церкви:

– Это нота «ля»! – торжественно провозгласил директор. – Так спойте же ее! Прямо сейчас! Давайте!

Он третий раз ударил камертоном о перила, и все как заведенные запели:

– Л‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я!

Я сохранял молчание. С высоты кафедры этот ужасный человек взмахом руки приказывал нам не останавливаться, а сам поднял голову и закрыл глаза, внимая нашим голосам, Казалось, будто он вдыхает аромат ста только что срезанных роз. Его пальцы мелко дрожали, словно пытаясь ухватить невесомую плотность звука. Все мы – и старожилы, и только что прибывшие – принадлежали лишь ему.

Когда моим приятелям стало трудно дышать, они перевели дух и снова запели, боясь остановиться.

Я продолжал молчать. Господин директор крикнул, перекрывая голоса учеников:

– Я хочу, чтобы вы навсегда запомнили эту ноту! Она должна стать частью вас самих! Завтра утром, перед завтраком, я потребую от вас вспомнить ее, но на этот раз уже без камертона!

– Л‑я‑я‑я‑я‑я!

– Вы сохраните ее в себе лишь в том случае, если всю ночь будете молчать и не запятнаете чистоту божественного звука праздной болтовней! Забудьте о том, кто вы и откуда, думайте только об этой ноте!

Последовал еще один удар камертоном, а за ним еще одни. Так мы держали ля три минуты, которые превратились для нас в вечность.

– Л‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я‑я!

Господин директор взглянул на меня. Сжав губы, я стойко выдержал его взгляд. Потом он опустил руку и с хрустом сжал кулак, как это делают дирижеры на последнем круге. Казалось, будто он схватил ноту и раздавил ее в кулаке. Все тут же замолчали.

– Отправляйтесь в корпуса! – скомандовал он.

11

Как и следовало ожидать, отец Стефан, в первые ночи, проведенные в школе, никто не осмелился и рта раскрыть. Никто из ста мальчиков, видевших друг друга впервые, не произнес ни слова. Все они, как заколдованные, напевали про себя то, что господин директор приказал им запомнить, – это был единственный способ удержать звук в памяти. В комнате, где мы спали, перед самым рассветом раздались всхлипывания. Какой‑то мальчик плакал во сне, и в его плаче, отец, звучала нота ля.

Господину директору хватило одной‑единственной ноты, чтобы перемолоть волю всех учеников в муку. Всего одной ноты!

На следующее утро господин директор приказал нам, голодным, едва стоящим на ногах, построиться во внутреннем дворике перед главным зданием. Ночью выпал снег, и наши ботинки тут же промокли. Сам он отошел назад и небрежным взмахом руки подзывал нас по очереди к себе. Мы напоминали солдат на плацу. Каждого, кто подходил к нему, он просил напеть ему на ухо ля. Тех, кто уже спел ноту, господин директор отсылал в столовую, где их ждал горячий завтрак. Те же, кому не удалось взять ля, отправлялись в аудиторию на урок без завтрака. Так счастливчикам, дошедшим до столовой, доставалась двойная порция. Я думаю, не надо объяснять, зачем это делалось.

Когда подошла моя очередь и я приблизился к господину директору, он заглянул мне в глаза и прочел в них вызов.

– Ваше имя.

– Людвиг Шмидт фон Карлсбург.

– Предупреждаю вас, молодой человек: еще одна такая шалость, подобная той, что вы позволили себе вчера, и на три месяца останетесь без обеда. Вам ясно?

Я не покорился. Я просто опустил глаза. Ему показалось, что этого достаточно.

– А сейчас – ля.

Возможно, я был единственным, кто этой ночью мог спать и болтать с приятелями, не боясь забыть эту злополучную ноту. Звуки жили во мне, и вспомнить их составляло мне не больше труда, чем вам сотворить крестное знамение. Но, подняв глаза на господина директора, я выдавил из себя до.

В тот же день после ужина учитель Драч снова привел нас в маленькую церковь. Следуя друг за другом, мы поднялись по лестнице туда, где во время службы стоят певчие, и увидели великолепный орган из темного дерева, с посеребренными трубами, такими огромными, что они достигали потолка. Черные и белые клавиши были расположены не так, как у рояля, а в обратном порядке. Такую клавиатуру я видел на старинных клавесинах. Педали под органом давали третью последовательность нот, а вокруг него полукругом, очерчивая место для хора, располагался деревянный амфитеатр. Учитель Драч сел за орган и достал список с нашими именами.