Энн Райс - Скрипка

Мы обе улыбались, глядя на фотографии новорожденного, сделанные в Лондоне. Руки мои болели от уколов. Перед глазами все расплывалось.

— Тебе больше никогда-никогда не придется ни о чем беспокоиться, — сказала миссис Вольфстан.

Я знала, что она имеет в виду. Хотела поблагодарить и сказать, что Карл однажды мне все объяснил,но не смогла и вместо этого принялась плакать. Нет, я снова буду беспокоиться. Буду беспокоиться о том, что не в силах изменить щедрость Карла.

У меня были сестры, которых я любила и теряла.

Где сейчас Фей?

Я сама довела себя до больничной палаты — человек, два дня проживший на нескольких глотках содовой и паре кусков хлеба, может довести себя до сердечной аритмии.

Пришел мой зять, Мартин — муж Катринки, и сообщил, что она очень расстроена и просто не может заставить себя перешагнуть порог больницы.Мне сделали все анализы.

Посреди ночи я вдруг проснулась и подумала: «Это больничная палата, а в кровати лежит Лили. Я сплю на полу. Нужно подняться и убедиться, что с моей маленькой девочкой все в порядке».

И тут меня пронзило своей остротой одно воспоминание, от которого кровь застыла в жилах: я вошла в палату мокрая от дождя, пьяная, посмотрела на лежащую в кроватке девочку пяти лет, лысую, опустошенную, почти мертвую, и ударилась в бурные слезы.

— Мамочка, мамочка, почему ты плачешь? Мамочка, ты меня пугаешь!

Как ты могла так поступить, Триана?!

Однажды ночью, наглотавшись перкодана, фенергана и других успокоительных, которыми меня пичкали, чтоб утихомирить, заставить меня поспать и перестать задавать глупые вопросы, такие, например, как заперт ли дом и какова судьба работы Карла о святом Себастьяне, я подумала, что проклятие памяти заключается в следующем: ничто никогда не забывается.

Меня спрашивали, не позвать ли Льва, моего первого мужа. «Ни в коем случае, — ответила я. — Не смейте его беспокоить. Я сама ему позвоню. Когда захочу».Но из-за действия лекарств я так и не сумела спуститься вниз.Снова провели всякие тесты.

Однажды утром я все ходила и ходила по коридору, пока медсестра не сказала:

— Вы должны вернуться в постель.

— А зачем? Что у меня?

— Да ни черта у вас нет, — ответила она, — если бы только они еще прекратили колоть вас транквилизаторами. Приходится снижать дозу постепенно.

Розалинда положила у моей кровати маленький черный проигрыватель дисков, надела мне на голову наушники, и нежно зазвучали моцартовские голоса — ангелы распевали какую-то глупость из «Так поступают все». Великолепные сопрано пели в унисон.

Я мысленно прокрутила один фильм. «Амадей». Я видела его. Чудесный фильм, в котором злодей-композитор Сальери, восхитительно сыгранный Ф. Мюрреем Абрахамом, довел до смерти похожего на ребенка, смеющегося Моцарта. Там был один момент, когда, сидя в золоченой обитой бархатом театральной ложе, Сальери взглянул на певцов, на маленького херувимчика, истеричного дирижера и сказал голосом Ф. Мюррея Абрахама:

— Я слышал голоса ангелов. Да, клянусь Богом. Да.

Миссис Вольфстан не хотела уезжать. Но все было сделано, прах помещен в мавзолей Метэри, анализы на ВИЧ и на все прочее оказались отрицательными. Я была самим воплощением здоровья и потеряла всего пять фунтов. Сестры все это время оставались при мне.

— Да, поезжайте, миссис Вольфстан, не сомневайтесь. Вы знаете, что я любила его. Любила всем сердцем, и это никогда не имело отношения к тому, что он давал мне или другим.

Поцелуи… Запах ее духов…

— Все в порядке, — сказал Гленн. Ладно, хватит об этом. Книга Карла в руках ученых, чьи имена он назвал в своем завещании.

Слава Богу, нет необходимости вызывать Льва, подумала я. Пусть Лев остается с живыми.

Все остальное Грейди взял в свои руки, и Алфея, моя дорогая Алфея, сразу приступила к работе в доме, как и Лакоум, принявшийся полировать серебро «для мисс Трианы». Алфея приготовила мою старую кровать в большой северной комнате на первом этаже и забросала ее красивыми подушками — по моему вкусу.

Нет, супружескую кровать в стиле принца Уэльского не сожгли. Правда, не сожгли. Только постельные принадлежности. Миссис Вольфстан пригласила из мебельного салона «Гурвиц Минц» очаровательного молодого человека, который принес целый ворох новых муаровых подушек и бархатных накидок и приделал новую фестончатую ленточку к деревянному балдахину.

Я отправлюсь к себе, в свою прежнюю комнату. Там стоит моя старая кровать о четырех столбиках, украшенных резьбой в виде риса — символа плодородия. Спальня на первом этаже была единственной настоящей спальней в коттедже.