Марьяна Романова - Болото

Вместе они осторожно приблизились к предмету, который сперва показался им огромным черным мешком, забытым кем-то в лесу. Но подойдя на десять шагов, дети испуганно остановились.

– Это что-то… мертвое, – сказала сестра. – Пойдем-ка отсюда!

– Вот еще! – Брат вывернул ладошку из ее рук. – Я посмотреть хочу! Ты что, мертвецов боишься что ли?

И не успела она ответить, как мальчишка бросился вперед и, подбежав к предмету, обернулся и торжествующе крикнул:

– Да это просто олень дохлый! Смотри, кровищи сколько вокруг – все листья забрызганы, – воспитанный на эстетике компьютерных игр, он воспринимал брызги крови естественной декорацией приключенческого сюжета.

Но его сестра думала иначе:

– Так, а ну быстро пошли отсюда! Если тут кровь, значит, олень погиб недавно. И значит, где-то рядом есть тот, кто его убил! Мы должны немедленно уйти!

Она начала паниковать. Брат совсем не слушал – в него как будто бы кто-то вселился, он впал в какой-то варварский транс, скакал вокруг тела, пиная листья, размахивал своей палкой и вел себя так, как будто бы и сам был персонажем компьютерной игры, у которого, как у кошки, девять жизней. Девочка была вынуждена подойти ближе, чтобы его изловить. На оленя она старалась не смотреть – она находилась в возрасте первого глубокого осознания смерти. Если брат считал смерть абстракцией – от него до сих пор прятали покойников, врали, что «дедушка уехал в командировку, вернется через несколько лет», то ей уже приходилось видеть, как смерть присваивает то, что она считала по умолчанию своим. Она и дедушкино восковое тело в гробу видела, и в лоб его ледяной целовала. И думала – вот как странно получается: сначала дедушка приносил ей, захворавшей, какао в постель, а теперь она ему носит пасхальные яйца на земляной аккуратный холмик.

Ей почти удалось догнать брата, когда она краем глаза заметила какое-то копошенье у тела. Повернула голову – на бежевом боку мертвого оленя зияла рваная рана, малиновая дыра, а возле нее роились не то невиданно упитанные мухи – она никогда не видела таких больших насекомых, – не то какие-то странные птицы с дребезжащими прозрачными крыльями.

Мальчик заметил, что сестра замерла, подбежал к ней и тоже увидел это копошенье, и рот его от удивления раскрылся. Они лица к ране придвинули – все-таки оба были еще совсем детьми, и любопытство их было куда сильнее чувства самосохранения.

Одна из «птиц» повернула голову на шум, и они вдруг увидели, что это крошечная девочка с прехорошеньким бледным личиком и глазами чуть навыкате – огромными, как у стрекозы. Руки у нее были длинные, бледные до прозрачности и по локоть в запекшейся крови перепачканы. Брату и сестре сначала показалось, что у нее губы ярко накрашены, но потом пригляделись и поняли – тоже кровь.

Тело у маленькой феи было белое, крошечные грудки увенчаны алыми сосочками, только живот уродливый – круглый и сильно вперед выступающий. И сначала обоим показалось, что он красный, но потом поняли – кожа на животе совсем тонкая, прозрачная, просто набит он кровавыми сгустками и пережеванным сырым мясом. Возле раны роилось, должно быть, с десяток таких девочек, и все они запускали в кровавую расщелину руки, отрывали от мертвой плоти маленькие кусочки еще теплого мяса, отправляли их в рот, и крошечные их челюсти ходили взад-вперед быстро-быстро, как жернова кукольной мельницы.

Первой сестра опомнилась.

– Пойдем! Бежим скорее отсюда!

А брат ее продолжал смотреть, как загипнотизированный. Девочка его за руку схватила, дернула, побежала, и он какое-то время по земле за ней волочился, а потом опомнился, на ноги встал. Они сами не помнили, как из леса выбежали. Все их окружили – мол, почему вы так испуганы, почему бледны. Но истории про фей, которые на болоте живут и падалью питаются, не поверил никто.

Как большинство свободолюбцев Яна мечтала о жизни яркой и сложносочиненной. Чтобы яркими были декорации, а сложносочиненными – чувства. Вот у одной из ее школьных приятельниц, Лели, мать была художницей, и у нее была небольшая мастерская в мансарде старого дома в одном из басманных переулочков. Ох, что это была за мама – стрижка как у Мирей Матье, бусы из тяжелых камней, вытатуированный дракон на щиколотке и личная жизнь, в которой она сама путалась.

Первый муж, второй, третий, четвертый, куча любовников, и все дружат между собою, и все ее обожают. И ее картины купил какой-то европейский то ли граф, то ли барон, и на эти деньги мать Лели могла купить квартиру в Москве, но вместо этого спустила их на путешествие в неведомые дали.