Явь Мари - Апогей

Хранительница молчала, сидя напротив. Оказывается, она будет молчать еще около года, насколько я поняла по ее скудным объяснениям на бумаге.

Это было частью ее наказания, которое девушка называла несущественным. Помимо обета молчания, она подверглась пострижению на лысо, что было позорным клеймом для любой женщины ее расы. В любом случае, она осталась жива, хотя господин Аман никогда не прощал откровенного неповиновения. А от той, которая уже допустила не одну ошибку?

Он оставил меня для вас. Я теперь принадлежу вам, и мое наказание в вашем ведении.

— Ты никому не принадлежишь! Ты не вещь! — Вскричала я, когда хранительница продемонстрировала мне блокнот с этими словами. — И чтоб… чтоб я больше этого не слышала! Они могли отнять у тебя право слова, но не душу.

Теперь я лежала, перебирая в памяти лучшие моменты прошлого и смотря в сводчатый купол беседки.

Франси взяла блокнот, начиная быстро писать.

Я бы отдала сейчас все, чтобы озвучить слова раскаяния.

— Тебе не за что извиняться. — Пробормотала я, отводя взгляд от бумаги.

Снова неистовый скрежет ручки о лист.

Два месяца вы были вынуждены жить рядом с тем человеком, подчиняться ему, верить в его ложь. И в этом только моя вина. Я думала, что оберегаю вас, а на самом деле толкала к краю пропасти.

— Не драматизируй, пожалуйста. Неужели ты думаешь, что не встреться я с тобой и избежала бы знакомства с ними?

Все равно… я умоляла господина Амана оставить меня в живых только для того, чтобы я смогла перед вами извиниться. Простите, если сможете.

— Ты не сделала ничего плохого, Франси… — Я заглянула в ее серые глаза и добавила: — Но если это так важно, то я прощаю тебя. Я совершенно на тебя не сержусь. Правда.

В наступившем молчании, я слушала умиротворяющий шелест ветра в листве и клекот птиц. Непозволительно спокойно.

— Почему я здесь? У меня будут брать кровь? — Она медленно качает головой, подтверждая мои догадки. — Тогда… кто я теперь, Франси?

Она молчит, конечно, и даже ничего не пишет. Считает, что все и так очевидно?

— Они все были правы… — Вспоминаю я местную прислугу. — Как проницательно с их стороны и как недальновидно с моей. Думала, меня-то это точно не коснется. Боже, а каково тебе видеть это снова. Словно кино, которое уже смотрел, да?

В наступившей тишине Франси вновь берется за ручку.

Господин Аман не похож на своего брата.

— Что это должно значит? Что мне очень повезло?

Судя по ее взгляду, хранительница имела ввиду совсем другое.

Она начала быстро писать, после чего подняла на меня взгляд, словно раздумывая, стоит ли открывать свои мысли.

— Давай. — Я протянула руку, в которую хранительница неохотно вложила вырванный листок.

Господин Каин — дамский угодник. Он внимательный и ласковый с женщиной, которую хочет получить. Глава не такой.

И я это уже давно поняла. Конечно, Аман был другим. Пусть внешне и нельзя было сказать, что глава намного старше своего брата, время, разделяющее их, оставило свой отпечаток главным образом в характере Амана. Он никогда не завоевывал, ему все подчинялось само собой. Он привык приказывать, а не просить. Присваивать, а не приручать. Но этой запиской Франси хотела сказать и еще кое-что: Аман не позволит играть с собой, как то было с его братом.

Вам пора. Еще нужно собраться к ужину. — Увидела я на листке, который протянула Франси.

— Ужину… — Я вспомнила приказ-просьбу главы… каждое слово. — Этот ужин… он будет с кем?

«С нами» сказал господин Аман, предполагая наличие своей семьи за столом.

Паника вновь застигла меня врасплох, и я покачала головой.

— Не в этот… не в этот раз.

К слову об «семь раз отмерь, один раз отрежь».

Франси готова была сказать, что это чертовски плохая идея — сознательно перечить ему. А я хотела напомнить ей, что я — просто человек, который не смеет сидеть за одним семейным столом с чистокровными, даже если Аман так захотел. Это минутное помутнение рассудка пройдет, и он согласиться с тем, что довольно глупо пытаться доказать мне, себе, остальным, что я являюсь чем-то большим, чем… человек.

Я не даю ему совершить ошибку, о которой он будет жалеть. Думаю, господин Аман должен быть мне благодарен.

Однако когда мы встретились с ним, благодарность отсутствовала в списке эмоций, испытываемых главой.

Я еще долго не решалась прощаться с Франси. Но в итоге, подгоняемая вечерним холодом и темнотой, я пошла к главному особняку. Как непривычно было подниматься по этим ступеням, проходить в придерживаемую дворецким дверь, отвечать на его любезность улыбкой. Возвращаться в господские чертоги, уходить в свою (его) спальню, ложиться и спать в своей (его) кровати. И при этом убеждать себя, что это ничего «такого» не значит.