Виктор Точинов - Пятиозерье

Не сновали с докладами о ходе боевых действий вестовые, не доносилось из палатки с красным крестом хихиканье девчонок-санитарок, пленные не доказывали, срываясь на крик, что их взяли «неправильно». Это было подозрительно.

Шедший впереди Миха резко замедлил шаг — идущий вторым Димка наступил на волочащееся по земле знамя «Бригантины».

Они пересекли полянку медленно. Настороженно.

Слон поднял полог штабной палатки — пусто. И нет знамени.

— Сдается мне, к нам заглянули гости, — спокойно констатировал Слон.

— Козлы-ы-ы, уроды-ы-ы, — провыл Миха, топча брошенное на землю синее полотнище. — Пока мы там... они тут, чмо болотные...

Кого он считал козлами, уродами и чмо болотными — «бриганов» или «варягов» — соратники Михи так и не узнали. Потому что в проеме палатки-госпиталя появился Дронт.

Он молча стоял внутри, в тени у самого выхода — из желта-бледный, со слипшимися от пота короткими волосами.

Камуфляжную куртку Дронт снял, и старый фартук, зачем-то им надетый, густо покрывали темные пятна. В безвольно повисшей левой руке виднелся непонятный предмет — странная конструкция из деревянной кругляшки с ладонь длиной и двух обрывков веревки.

Дронт стоял, хрипло вдыхая и выдыхая воздух полуоткрытым ртом и молчал.

Они тоже молчали, расположившись правильным полукругом, центром которого стал вход в палатку. Никто не решался сделать последние три-четыре шага, что-то их останавливало. Может, давящая тишина, а скорее блуждающий, непонятный взгляд Дронта — похоже, он их не узнавал и вообще не мог сообразить, кто они, откуда и зачем пришли. Добытое с таким трудом знамя вдруг потеряло всякое значение, став грязной и никому не нужной тряпкой...

«Нанюхался, — подумал Укроп, — нашел какой-то гадости в аптечке и нанюхался». Мысль эта доставила ему странное, почти радостное облегчение; но она отнюдь не объясняла окружавшего безмолвия и безлюдья, и Укроп первым нарушил молчание:

— А где все-то?

— Никого нет, — мертвым голосом ответил Дронт. — Все ушли...

И Укроп отчего-то не стал интересоваться, куда ушли и зачем. Он подозрительно смотрел на пятно, краснеющее на обращенной к нему стороне лица Дронта.

Укроп сильно подозревал, что это не томатный сок и не кетчуп, но расспрашивать ему не хотелось. Наоборот, все сильнее росло желание немедленно совершить прогулку все равно куда, лишь бы подальше от этого места со всеми его непонятностями.

— Кого-то ловят, — так же отрешенно продолжил Дронт. — А Налима здесь нет. Налим в «Бригантине» остался... И другие тоже...

Димка-Ослик наконец понял, что ему показалось странным в деревяшке Дронта. Ее покрывали следы зубов, нет, какие там к черту следы, это называется по другому — обрезок жердины попросту измочален, а в одном месте расколот почти пополам.

"Это собачья поноска, — неуверенно подумал Димка, хотя откуда тут у Дронта собака... «Это не собака, — прозвучал у него в голове усталый спокойный голос, очень напоминающий голос Закревского, — называй кошку всегда кошкой и собаку собакой, а человека — человеком, он звучит гордо и все в нем должно быть прекрасно, даже зубы, грызущие палку...»

— Скальпель был ржавый... — В голосе Дронта прозвучали оправдывающиеся нотки.

Он сделал шаг вперед, выйдя из полутьмы палатки и все увидели, что казавшиеся коричневыми пятна на фартуке цвета хаки на самом деле темно-красные.

— Пошли отсюда! Быстро! — резко скомандовал Слон. Первым среагировал на команду Ослик. Вернее, Слон только еще открывал рот, а Димка уже развернулся и понесся по поляне, споткнулся о растяжку штабной палатки, упал, моментально вскочил и через секунду исчез в лесу, совсем не с той стороны, откуда они пришли. Следом побежали остальные.

Прежде чем нырнуть в заросли, Миха оглянулся — Дронт стоял в той же позе, глядя в пустоту незрячими глазами, и под ногами у него валялось синее знамя с летящим по волнам парусником.

10 августа, 10:56, ДОЛ «Варяг»

Недоброжелательно поджав губы, повариха Вера наблюдала, как Степаныч нетвердыми шагами пересекает площадку перед столовой.

Разойдясь с двумя мужьями на почве их пьянства, к пьющим мужикам она относилась с классовой ненавистью одинокой озлобленной женщины. Какое место среди причин пагубного пристрастия бывших спутников жизни занимал ее стервозный характер — Вера предпочитала не задумываться.

У Степаныча была трудная ночь, перешедшая в не менее трудное утро. Взбудораженный вчерашним инцидентом с Темирхановым, он почти вдвое превысил свою обычную норму успокоительного — кошмарные картинки, неестественно цветные и яркие, как изображение в разрегулированном телевизоре, мучили его до утра, когда наконец удалось забыться коротким сном без сновидений.