Виктор Точинов - Пятиозерье

Пробиркин, наконец, решился — присел, оттолкнулся, и озерная гладь понеслось навстречу зажмуренным глазам Доктора.

Но вместо шлепка об воду он почувствовал внезапное торможение, словно невидимая великанская рука ухватила его за пояс, прервав свободный полет у самой поверхности. Он затрепыхался, как схваченный за лапку лягушонок, и выскользнул из цепкого плена, — плюхнулся животом, взметнув фонтан брызг и распугав державшуюся в тени дерева стайку мальков...

Жилета на воде не было.

Да и не могло быть — вздернутый зацепившимся наверху шнуром, он теперь украшал сосну-трамплин, застряв между двумя сучьями. Шнурок свисал вниз, как диковинная рыболовная снасть, а наживкой служили черно-зеленые плавки Доктора, болтавшиеся низко над водой — но пальцы бултыхающегося плаврука не доставали буквально десяти сантиметров до утраченной детали туалета.

Через несколько минут, с трудом добравшись до берега и отдышавшись, Доктор снова полез на дерево, жутко стесняясь, несмотря на полное безлюдье, своего костюма Адама. Он преодолел по стволу не более четверти пути до злосчастного жилета, когда услышал на скрытой прибрежными деревьями тропинке голос — звонкий и молодой женский голос.

Пробиркин дернулся.

Босые ступни скользнули по намокшему стволу. Доктор наклонился вперед, отчаянно взмахнул руками, словно собирался взлететь в безоблачное синее небо. Взлет не получился — невезучий ныряльщик снова обрушился в озеро, на этот раз у самого берега.

09 августа, 16:39, подсобка Степаныча

Чубайс попал в западню.

С трудом, теряя шерсть, срезанную острой гранью стекла, он протиснулся сквозь выбитый угол окна в подсобку, мягко спрыгнул на бетонный пол и немедленно забился в самый дальний, загроможденный всякой рухлядью закоулок.

Кот спешил спрятаться, укрыться, спастись от ЭТОГО — от страшной, не понимаемой кошачьим невеликим разумом опасности... Рыжий боец никогда не отступал перед ни перед кем, но ЭТО не было реальным и осязаемым противником, которого можно победить, или хотя бы погибнуть непобежденным, и Чубайс бежал, как бегут, спасаясь от настигающего пожара или наводнения.

А потом ЭТО исчезло, но не пропало совсем, лишь повернуло в другую сторону, как поворачивает слепящий луч прожектора или извергающий смерть ствол пулемета. И кот чувствовал приближение чего-то иного, не направленного уже только на него, грозящего всему вокруг; от чего надо уходить, не стараясь понять и не пытаясь сопротивляться.

Коты — дальние, очень дальние родственники Базарги. Но и они чувствуют, как рвутся нити.

Спасатели редко находят котов, безошибочно предчувствующих неладное, в руинах сметенных землетрясениями городов, в отличие от собак, хомяков и других домашних любимцев. А если и находят, то тех, которые остались взаперти, в ловушке и просто физически не смогли ее вовремя покинуть.

Именно в такую ловушку угодил Чубайс.

Кот не смог допрыгнуть до отверстия, послужившего ему входом и не нашел никакой другой лазейки. Занял позицию у самого выхода и ждал, терпеливо ждал, когда послышатся знакомые шаги и дверь раскроется, выпуская его из плена.

И он услышал шаги.

Но чужие.

09 августа, 16:39, дальний берег Большого озера

Большое озеро лежало в седловине между двумя холмами. На одном холме находился «Варяг», на другом, сейчас, они. До крохотных корпусов лагеря было пять километров по прямой. В обход, по берегу, пришлось идти дольше.

Киса хотела спросить: зачем ты меня сюда привел? И не спросила. Место казалось интересным и страшноватым. Немного осталась похожих мест на солнечном Карельском перешейке, — курортную зону очищали от них старательно и целенаправленно, но это уцелело.

Место разило смертью.

Здесь убивали давно, много десятилетий назад, но ничто никуда не ушло. Смерть впиталась в гранит и в землю. В кроны искалеченных сосен, так и выросших — искалеченными. Смерть висела в воздухе. Смерть лежала под ногами ржавым железом. Валялись кусочки колючей проволоки, Алина подобрала один, он рассыпался в пальцах. Другое изуродованное железо опознанию не поддавалось. Разве что перекрученные, изъеденные ржой и временем рельсы, вывороченные наружу — остатки перекрытия разрушенного и взорванного не то дота, не то бункера.

Место было страшным, но почему-то не пугало. Рождало светлую грусть по павшим. По когда-то живым людям, ставшим лесом, и травой, и небом, и солнцем...