Виктор Точинов - Графские развалины

Аделина двигалась в этом потоке, как капелька ртути по дну реки — вроде так же, но сама по себе. Быть здесь не хотелось. Идти домой, в городскую квартиру, — еще меньше. Но рано или поздно придется…

Несколько раз молодые люди, пытавшиеся выловить в праздничном потоке созревших для нереста золотых рыбок, подходили к ней, заговаривали о чем-то — она смотрела сквозь них странным взглядом и шла дальше.

В одном из скверов людской водоворот прибил её к царю Петру — на взгляд Ады, низковатому и толстоватому по сравнению с историческим прототипом. Изрядно поддавший монарх за умеренную плату фотографировался со всеми желающими…

Она вспомнила слова Кравцова, сказанные сегодня утром, когда они застряли на подъезде к вокзалу в автомобильной пробке (дорогу впереди перекрыли, кто-то из слетевшихся на торжество Первых Лиц ехал осматривать Павловский дворец-музей).

Кравцов тогда говорил:

— Сейчас среди историков и авторов исторических романов вошло в моду уничижать Петра Первого — ровно в той же степени, в какой раньше его безмерно восхваляли. Пишут, что был он бездарен во всём, за что ни брался, — а его наследники на людях клялись, что продолжают дело великого предка, но на деле целый век лишь исправляли результаты непродуманных дилетантских реформ… Так вот, это клевета. Из всех источников следует: одно дело Петр делал виртуозно — работал на токарном станке по дереву. Родился бы он в почтенном семействе краснодеревщиков — мог бы стать известным мебельным мастером вроде Гамбса или Чипэндейла… Но на беду он родился в царской семье и был буквально впихнут на трон интригами матери под тем предлогом, что законный наследник — старший брат Петруши — умрёт со дня на день. Тот, кстати, прожил ещё полтора десятка лет… И пришлось Петру Алексеевичу, оставив работы по дереву в качестве хобби, всю жизнь заниматься тем, чего он совершенно не умел. Собственноручно рубил стрельцам головы, бездарно командовал войсками, плодил безмерную чиновничью армию… Если уж правителю действительно необходимо кого-то казнить — стоит иметь для таких дел палача, а не брать окровавленный топор в свои руки… А для войны неплохо завести талантливых генералов. Свою карьеру полководца Петр начал с позорного провала под Нарвой и завершил столь же позорным провалом на Пруте. Но вспоминают его единственную победу в полевом сражении — Полтаву. Победу при подавляющем численном превосходстве над изнуренным противником. Шведские пушки, кстати, в той битве не стреляли, что бы там ни писал Пушкин. Снарядов не было.

— Ты злой и завистливый, Кравцов, — сказала тогда Ала. — А Петербург? А флот?

— Не я злой — ты малоинформированная, — парировал Кравцов. — Почитай любой источник о Петербурге петровской поры. Убожество, тонущее в грязи. Мазанковые дворцы с позолоченными крышами… Потемкинская деревня, отгроханная задолго до Потемкина, чтобы пустить пыль в глаза Европе… Петербург, который мы знаем и любим, созидали Елизавета, Екатерина, Александр и Николай… Триста лет засыпают болото, выбранное Петром для столицы — и не могут засыпать, вспомни плывун, прорвавшийся в метро. А флот… Флот пережил своего создателя лишь на несколько лет. Сгнил. Потому что корабли так не строят: наспех, тяп-ляп, из сырого дерева… Один пример: Петру оч-чень хотелось иметь стопушечные корабли — совсем как в Европе. Но настоящий трехпалубный линейный корабль — а на меньшем столько орудий не поставить — по Маркизовой луже плавать не мог. Мелко. Но царь приказал: построить! Корабельные мастера — под козырёк. Им это выгодно — за каждую пушку введённого в строй корабля Петр выплачивал главному корабельному мастеру по три рубля серебром. Ну построили. Небольшой, но почти стопушечный — всё как у взрослых. Нарубили в бортах крошечные орудийные порты, поставили крошечные пушки-пятифунтовки. И то до сотни не дотянули — больше девяноста никак впихнуть не удалось. Назвали кораблик «Старый дуб», потому как строить предполагали из казанского дуба. Но заготовленные дубовые бревна светлейший князь Меншиков толкнул куда-то налево — построили «Дуб» из сырой сосны. Так и сгнил, ничем не прославившись. А ты говоришь: флот!

…Толстоватый «основатель Петербурга» попытался было заплетающимся языком процитировать что-то из Пушкина — замолчал вдруг на полуслове и мягко оплыл на газон.

— Да-а, не дуб — сырая сосна, — сочувственно сказала Ада, когда царя-реформатора потащили иод локотки освежиться. И вновь отдалась на волю людского течения — как усталый пловец, сберегающий силы.