Виктор Точинов - Графские развалины

Руки на пути у дубинки отчего-то не оказалось.

Удар пришелся по ребрам. Вернее, примерно туда — но по чему-то твердому, не подавшемуся, как подается ломаемая кость.

Тут Кеша увидел чёрное и длинное, летящее к нему справа. Потом-то он понял, что это был зонт — надо понимать, нижним концом очень слабо прикрепленный к шнурку и выхваченный из-за плеча за рукоять.

Тогда Зиняков не успел понять ничего — лишь вскинул дубинку инстинктивным защитным жестом. Тонкий конец зонта ударился об нее слабо и почти невесомо, и зонт остановился — но нечто , укрытое доселе в нем и более короткое, продолжило движение — нечто , тускло и мгновенно блеснувшее у самого живота Кеши.

В ту же секунду мужик развернулся и побежал. Кеша — за ним, на мгновение машинально опустив глаза к животу.

Ах ты сука! — наискось новой формы тянулся бритвенно-тонкий разрез. Чуть кровь не пустил, гад! Ну бля…

Кеша наддал — но тут же сбавил обороты, остановленный резкой болью. Снова опустил глаза. И не сразу понял, что откуда-то взявшиеся розово-серые загогулины, свисающие с живота, — кишки. Его кишки. Кровь отчего-то не текла…

Через несколько минут врач «скорой», по счастью проезжавшей мимо, изумленно качал головой — длинный разрез, сделанный словно острым скальпелем, аккуратнейшим образом вскрыл брюшную полость и не зацепил ни одной кишки. Повезло.

Милиционеры — и псковские, и питерские — пытались организовать погоню по горячим следам. Но их сбивали с толку показания ничего не успевших понять свидетелей. Одни утверждали, что преступник нырнул в метро, вторые — что скрылся в недрах вокзала, третьи — что быстренько остановил тачку, катившую по Загородному проспекту, и уехал. Четвертые клялись и божились, что никуда он не уезжал, а нырнул в щель между двумя стоявшими в конце площади грузовыми фургонами и исчез из видимости (как выяснилось много позже, правы оказались именно эти последние). Столь же расходились описания внешности и одежды лиходея… Сам Кеша пребывая в состоянии шока и ничего вразумительного сообщить пока не мог…

Тем временем человек, превративший его в живое пособие по анатомии, быстрым шагом шел по безлюдным задворкам вокзала. По дороге избавился от плаща, запихав его в мусорный контейнер.

Туда же последовала черная нейлоновая ткань с торчащими из неё спицами. Предмет, чья рукоять изображала ручку зонта, лежал теперь в брезентовом чехле для удочек. Там лежал и второй предмет, покороче, который скрывался ранее под одеждой и спас своего владельца от перелома рёбер.

Камуфляжный полувоенный костюм, обнаружившийся под плащом, в сочетании с пресловутым чехлом придавал человеку вид мирного рыболова, направившегося на пригородный водоем. Длинные волосы были тщательно спрятаны под кепи, тоже камуфляжной расцветки.

Человек обошел платформы поездов дальнего следования и прямо по путям направился к тем, от которых отходили пригородные электрички. У толпившихся на перронах пассажиров его траектория никакого любопытства не вызвала — с той стороны появлялись многие «зайцы», желающие обойти установленные на вокзале турникеты.

«Заяц»-рыболов неторопливо вошел в первый вагон электрички, отправлявшейся через две минуты (его безнадежно отставшие потенциальные преследователи только-только приступили к опросу свидетелей).

Электропоезд следовал до станции Вырица. Человек с чехлом для удочек планировал сойти раньше — в Павловске или Антропшино. Точных и подробных планов человек строить не любил, полагаясь на удачные экспромты.

Такие, как сегодня.

Едва ли, впрочем, Кеша Зиняков и его коллеги считали последний экспромт особо удачным, но их мнение человека в камуфляжном костюме не интересовало.

За пятнадцать лет Спасовка изменилась — и сильно.

Раньше её пятьсот с лишним дворов тянулись двумя рядами вдоль шоссе, соединявшего бывшие пригородные императорские резиденции — Павловск и Гатчину. Такая — двухрядная и длинная, около трех верст — планировка Спасовки повелась со времен императрицы Елизаветы Петровны. И пятнадцать лет назад оставалась примерно той же.

Теперь всё стало иначе.

Поодаль от шоссе — там, где раньше задворки плавно переходили в совхозные поля — поднялись и выросли новые двух— и трехэтажные дома. С дороги они были прекрасно видны, возвышаясь над куда менее высокими деревянными жилищами коренных спасовцев. Впрочем, кое-где и те домишки сменились добротными кирпичными особнячками — без объяснений Пашки Кравцов мог делать выводы: как у кого повернулась жизнь за пятнадцать лет, перевернувших страну вообще и Спасовку в частности. Кое-кого жизнь явно била без всякой жалости. Потому что встречались избы сгоревшие, но так и не восстановленные. Покривившиеся, покосившиеся, — натуральные Пизанские башни, подпертые еловыми лесинами и только потому не падающие… По-разному складывалась жизнь у людей в постсоветское время.