Виктор Точинов - Графские развалины

Всех этих подробностей Зигхаль не знал, история в его изложении звучала как волшебная сказка с хорошим концом о найденных сокровищах — и горьким диссонансом на фоне этой идиллии виделась судьба самого Зигхаля, старательно пропивавшего выручку от пентаграммы и не явившегося к отъезду набранной бригады по причине жесточайшего похмелья. Но он не держал зла на Филю и даже не завидовал — Зигхаль им просто восхищался…

Вот так… Вот так вот бывает в жизни… Кто-то ходит по лесу и находит валяющиеся под ногами пачки долларов… а кто-то ничего не находит или наступает на старую ржавую мину… А некоторым вообще попадаются интересные такие местечки со следами черного шабаша и истыканными восковыми фигурками... Мать твою, ведь я слышал об этом, слышал, но не обратил внимания на пьяный бессвязный треп о непыльной работке и тоннах дарового металла… Надо было вслушаться и расспросить подробнее, и тогда я бы…

Славик с беспощадной ясностью вдруг осознал, что и тогда он ничего бы не сделал, просто не знал бы, что тут можно сделать… И попадись заброшенная ЛЭП ему, ничего бы, в сущности, не изменилось — Филя не кусал бы локти от ярости, сидя в своем подвальчике… Это была самая большая (и никогда не признаваемая) беда его жизни — сознавая, что живет не так и делает не то, Славик никогда не знал, что и как нужно делать. И подсознательно завидовал людям, которые знали . Даже ненавидел их, как сейчас Филю…

* * *

Бронзовая пентаграмма лежала на ковре несокрушимо и уверенно; Славик, задумавшись, сидел у стола с зажженной настольной лампой вполоборота, поглядывая то на нее, то на чистый лист бумаги, лежавший перед ним.

Мысли были невеселые. Хотя, конечно, и не слишком это удачная идея — подводить итоги прожитой жизни в конце самого провального дня отнюдь не самой благополучной недели, когда всё видится исключительно в черном свете, но некоторые вещи и факты остаются такими же гнусными, в каком освещении их ни рассматривай…

Четвертый десяток на излёте, а что имеем в активе?

Лоб неудержимо стремился к затылку, и пора задумываться, где и как справлять юбилей (Славик… если в сорок лет ты опять Славик — это навсегда…). И тут еще, когда казалось, что пусть живешь и не как мечталось, и даже не как жилось когда-то — но налаженно, но все-таки стабильно, — тут появляется гондон Филя, и все опять начинает расползаться по швам…

Сука, сука, сук-а-а-а … Ему начинало казаться, что Филя виноват во всём — в том, что эта холодная стерва Светка живет с ним лишь ради денег, что со старшими детьми говорить всё чаще просто не о чем, что он послушался мамочку и не пошел сразу после школы на вечерний ( только дневной, сынок, только дневной, на вечернем ничему толком не учат, это для выпускников школы рабочей молодежи, мечтающих к пенсии дослужиться до начцеха …) Он был готов убить гада Филю — и знал, что никогда этого не сделает; а что и как сделать — не знал.

Но узнает, обязательно узнает.

Славик еще раз оглянулся, вид пентаграммы его немного успокаивал, она, несокрушимая и надежная, словно говорила ему. не бойся, люди, создавшие меня, очень хорошо знали, что и как делать — узнаешь и ты. И сделаешь.

Да-да… они хорошо знали… это не пэтэушники, истыкавшие в парке фигурку нелюбимого мастера… Эти — знали…

Ручка Славика забегала по листу, выписывая в столбик что-то с запаянных в пластик пожелтевших листов… Когда он встал и решительно направился на кухню (домочадцы давно и крепко спали), на листе было написано неровным пляшущим почерком:

Кровь??

Ногти?

Слюна?

Сперма??????

Волосы.

Против слова «волосы» вопросительных знаков не стояло. Ни одного…

* * *

Нинка, подрабатывающая уборщицей в парикмахерской «Фея», отнеслась к визиту Славика настороженно. Она подозрительно глядела из-под спутанных пего-седых лохм, когда он, продемонстрировав две принесённых в сумке «Балтики», предложил посидеть минут десять на улице, на скамеечке. Но искушение пересилило, Нинка накинула свое пальто, такое же грязное и замызганное, как она сама, и поспешила за Славиком…

А ведь она меня всего на пять лет старше, подумал Славик, и я помню её на школьных переменах — талия в рюмочку, грудь торчит под формой… двенадцать мне было, только издалека поглядывал… а старшие парни за ней ой как бегали… Теперь, небось, от нее бегают… — закончил он мысль с неожиданным ожесточением…

— Что-то тебя давно не видно, — осторожно начал Славик, когда пива закончилось и Нинка одышливо запыхтела «Беломором». Она молчала, поглядывая на него так же настороженно.