Виктор Точинов - Графские развалины

Бледные пятна лунного света чередовались с тенями. Одни из них, уродливые и густые тени искореженных стен, были неподвижны. Другие — призрачно-прозрачные тени растущих вокруг деревьев — шевелились, двигались, словно по руинам ползали загадочные, почти невидимые существа…

Ещё два темных пятна двигались по внутренней, залитой мертвенным лунным светом стене графских покоев. Два силуэта. И — слышались два голоса.

Один — скрипучий, старческий — был тем не менее полон эмоций.

Другой, казалось, принадлежал человеку без возраста, — и звучал равнодушно и безжизненно.

— Забыл, КОМУ служишь? — негодующе попрекал старик. — Забыл, КТО тебя из дурки вытащил? КТО дал тебе слово и силу?

— Служат пусть собаки, — безучастно ответил собеседник. — Я лишь раздаю долги. И собираю. Долг Козыря будет первым.

— Последний раз говорю: отстань от Козыря! Отстань! Лёнька — ещё здесь. Он — лишняя пешка. Не белая и не черная — серая. Нет ей клетки на доске. Убери её…

— За что мне убивать его?

Старик, похоже, смутился. Металла в голосе поубавилось, появились просительные нотки:

— Не надо убивать… Не спеши… Пусть уедет. Пусть отвалит от девки. Самое главное — пусть отвалит от девки… Она нужна целенькой . Шугани его как следует. Попорти шкуру легонько. Но пусть уедет живым.

— Хорошо. Но сначала — Козырь.

— Отруби ему башку!!! — заорал старик. — Отруби — и дело с концом! По-кх-кх…

Прокатившийся над руинами вопль захлебнулся в приступе кашля.

В ответе собеседника никаких эмоций по-прежнему не звучало:

— Нет. Не так быстро и не так просто. Ему еще есть что терять… И он потеряет всё.

— Смотри, Санька… — В тоне старика сквозила неприкрытая угроза. — Думаешь, тебе терять нечего?

— Я сделаю, что ты просишь … Если ты ответишь: КОМУ все это нужно?

Старик помолчал. И тихо произнес:

— Тому, чье время пришло.

Собеседник не сказал ничего. Но ответ его не устроил. За много лет он смирился с мыслью, что и в самом деле имеет серьезные проблемы с психикой — нормальные люди не слышат в голове странные голоса и не выполняют их странные советы. Когда три года назад у него — стоявшего над измазанным землей свертком — за спиной неслышно возник старый Ворон и выяснилось, что голос слышит не один Сашок, раздумывать о природе загадочного явления он не стал. Всё заслоняла радость: я не псих!

Но теперь Сашок все чаще подозревал, что всё-таки болен.

А старик ловко этим пользуется.

Либо Ворон точно так же сошел с ума.

Кравцов, вернувшись в вагончик, рухнул на койку, не раздеваясь и не разуваясь. Свинство, конечно, но сил даже скинуть кроссовки не было.

Чувствовал себя он, как предпоследний спартанец к исходу битвы под Фермопилами — проще говоря, не ощущал почти ничего, кроме дикой усталости. И тело, и мозг охватило сонное отупение. Переполненный событиями день наложился на минувшую бессонную ночь, и организм заявил ультимативно: баста! Больше не могу! Стреляйте, отрубайте голову, — ничего не могу! Ни ходить, ни говорить, ни думать… Горизонтальное положение и восемь часов покоя — без вариантов.

Горизонтальное положение Кравцов принял. С покоем оказалось сложнее. Уснуть никак не удавалось. В голове вертелась мешанина из обрывков сказанного сегодня, и осколков подуманного, и фрагментов увиденного… Совершенно бессвязная мешанина: радостная улыбка вестницы смерти — царскосельской больничной дежурной — возникала на фоне залитого кровью сиденья «Оки», стоящего почему-то в глубине Поповской пещеры; звуковым фоном служил спокойный голос Костика, перебиваемый истеричными выкриками Пашки, а в голове стучало ликующим метрономом: Наташка жива! Наташка жива! Наташка жива!

Он плотно стискивал веки, сон не приходил, но всё же усталость помаленьку затягивала мозг серой пеленой, калейдоскоп обрывочных видений становился всё бессмысленнее, всё меньше походил на реальность… Кравцов засыпал.

И резко поднял голову от постороннего звука.

Звук раздался из-за окна.

От графских развалин.

Крик? Хрип?

Он вскочил. Организм испуганно притих, словно понял: для забастовок не время.

Не то крик, не то хрип прозвучал снова.

Кравцов оказался на крыльце, напряженно вслушиваясь в ночь. Луна серебрила руины. Было тихо. Крик не повторился.

Через несколько секунд он понял, что пальцы — до боли, до хруста — стискивают ружьё. Переломил — в патроннике пусто. Хотел вернуться, зарядить, но карман что-то тяжело оттягивало… Пачка патронов. Когда он успел подхватить и оружие, и боеприпасы, Кравцов не помнил абсолютно.