Мария Мясникова - Бог из машины

Макс душераздирающе вздыхает — опять ему не удалось увидеть настоящее чародейство.

Ночью приходит отец, он печально и неприкаянно стоит за окном и ждет. Просто ждет, молча, и от этого становится жутко.

Не знаю, что заставило меня насторожиться — проснувшаяся ли интуиция, помощь высших сил — но все же решаю проверить, как там мама и Лешка. В прошлый раз братец очень даже проснулся, почему же он дрыхнет без задних ног теперь?

Медленно, будто увязая в жидком болоте, продвигаюсь вперед. Воздух вязкий и тяжелый, под ногами скрипит пол. Становится чудовищно холодно, сквозняк уже не сквозняк, а настоящий ветер.

Медленно толкаю дверь, зажмуривая глаза. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… Пусть все будет хорошо.

Никакого хорошо больше не будет.

Мама стоит на краю подоконника, окно раскрыто настежь — а внизу стоит отец. Мама собирается прыгнуть, и на мгновение впадаю в оцепенение, не могу пошевелиться. Ну уж нет!

— Мама, мамочка, — удается схватить маму за руку, втащить обратно в комнату. Мамины глаза закрыты, трясу ее за плечи, и меня саму трясет. Лешка отчего-то не просыпается.

— Мира, в чем дело? — мама соизволяет проснуться, оглядывается и запоздало пугается. — Почему окно открыто? О господи…

Да нет, всего лишь мертвый папа.

— Давай закроем окно, ладно, мам? — во дворе сами по себе раскачиваются качели, и мне чудится, что на них сидит маленькая девочка с белым бантом и выколотыми глазами, прижимает к себе плюшевого мишку. И-раз, и-два, качели поднимаются к небесам и вновь опускаются на землю.

— Хорошо, — вяло соглашается мама, — закрой.

Наверное, мама до сих пор не поняла, что произошло. Я сама не понимаю…

За окном холодный ветер, колючие звезды и проказница луна. Сколько, сколько времени прошло с одиозного «часа икс»? Много? Мало?

Отец приветливо махает рукой, и я показываю ему неприличный, зато доступно иллюстрирующий мое отношение к нему и происходящему, жест. Мама никак не реагирует.

Пол ледяной, ноги промерзают даже сквозь чудом найденные тапочки и шерстяные носки. Колючий зимний свитер, не стиранный уже две недели — стиральная машина не работает, горячей воды нет, да и ледяную дают не часто — уже не греет.

— Мам, может, ты ляжешь спать? — смотреть, как она неуверенно топчется посреди комнаты, больно.

Подхожу к брату, поправляю сползшее на пол одеяло. Лешка весь будто горит — вроде как, это ненормально.

— Мам, у Лешки жар!

Мама почти приходит в себя, по крайней мере, уже не ходит как инкунабула. У брата почти сорок, разбудить его не получается, а скорую помощь не дождаться. Остается ждать утра.

Мама достает жаропонижающее и как-то пытается напоить им ребенка, делает холодные компрессы — не помогает. Ближе к рассвету Лешка начинает метаться, что-то кричать, биться в конвульсиях.

До утра сижу в кресле, закутавшись в три одеяла, сжавшись в комок — спать невозможно, только не сейчас. Нельзя спать, вдруг призрак опять доберется до кого-нибудь из нас, позовет с собой. Перед глазами появляются черный точки, все плывет, и я проваливаюсь в черноту.

Мне, наверное, предположительно, снится — не снится, что я по-прежнему сижу в кресле, только не в силах пошевелиться. Смотрю как мама, наклонившись над Лешкой, меряет ему температуру, озабоченно морщится, вглядываясь в градусник. Светлеет.

По комнате бродит незнакомая женщина, зловеще улыбается, подходит ближе и ближе. У нее кроваво-красные губы и бледное лицо, на руках длинные, совсем не нарощенные когти. Мне хочется крикнуть, предупредить, но голос не слушается. Я нема как глупая и несчастная русалочка Андерсена.

Женщина подходит к метающемуся по постели мальчишке, целует его в лоб жуткими губами, и он затихает. По лицу разливается меловая бледность, в его конвульсиях сквозит какая-то обреченность, движения становятся резче и медленней.

Незнакомка медленно, растягивая удовольствие, как кошка, играющая с мышью, крадется ко мне, поднимает руки — она хочет вырвать и сожрать мое сердце, выпить мою кровь, знаю. Почти рассвет и на противоположной стене пляшет чудовищная тень с ослиными ногами. Сверкают когти.

Сгинь, мормоликая!

Если бы я могла смеяться. О, какая нелепость, умереть от когтей эмпусы, древнего и несуществующего греческого чудовища. Я смогу. Я проснусь.

Мысли мечутся, как пойманные в клетки зверьки. Раньше предполагалось — нами с профом, мнения остальных мы в расчет не брали — что они, иные действуют в соответствии с заложенными нами, нашими фантазиями поведенческими программами, будто что-то извне навязывает им способ действия. Но эмпуса вела себя неправильно, не так, как полагалось ей подобным, хотя. Что мне известно об эмпусах?