Джеймс Херберт - Волшебный дом

Я чуть не споткнулся обо что-то, лежащее у порога. Спеша войти, я не остановился рассмотреть, а прошел, потянув за собой Мидж, и тут же обернулся, нащупывая выключатель. Я нажал на него и, на мгновение ослепленный, потянулся к двери, чтобы закрыть ее. Но прежде, чем я успел это сделать, Мидж схватила меня за руку.

Я вопросительно заморгал: мне хотелось воздвигнуть барьер между ними и нами, — но Мидж смотрела на крыльцо.

Там лежал Румбо. Пушистое тельце потеряло свой цвет от крови, рот в ужасе открылся. А на нас смотрели его мертвые глаза.

Мы положили его на кухонный стол. Мидж, не скрываясь, плакала, я глотал слезы. До тех пор я сам не осознавал, насколько привязался к Румбо.

Следы на его спине были чудовищны; вдоль всего позвоночника шли глубокие окровавленные борозды, его терзала явно не одна летучая мышь. Раны вокруг горла были еще глубже, но я подумал, что в конечном счете убить его мог страх. Местами мех на коже отсутствовал, а одно ухо было совершенно изорвано — видимо, Румбо выдержал жестокий бой.

Без всякой надежды я послушал, не бьется ли сердце. Оно не билось. Тело еще не остыло, и я погладил его рукой, ласково разговаривая, словно уговаривая его беличью душу вернуться и снова размягчить эти затвердевшие артерии.

Но Румбо умер, и удивительно (а может быть, и нет — когда дело касается смерти, женщины всегда реалистичнее мужчин), что Мидж первая смирилась с этим фактом. Она взяла меня за руки.

— Бедная зверюшка, — сказал я, не в силах отвести глаза от неподвижного тела.

— Что это за твари снаружи, Майк? Это не летучие мыши с чердака Их размеры... И почему они напали на зверей?

Я пожал плечами. Единственным ответом могло быть лишь что-то безумное. Мои глаза заволокло слезами, мне не хотелось говорить, мой голос срывался. И поэтому я просто осмотрел кухню, отвернувшись от Мидж, чтобы она не видела моих глаз. Я скрывал не свою печаль — за время совместной жизни мы многое испытали и не стеснялись слез, — я не хотел, чтобы она заметила мой страх.

Грэмери изменился. Болезнь, что грызла его изнутри после смерти Флоры, приостановилась с нашим приездом, как рак от нового лекарства. Разложение остановилось, началось возрождение. Его волшебство возобновилось.

Теперь я понимал это, хотя что-то во мне говорило: «Послушай, ты сошел с ума, речь идет о камнях и бревнах, а не о живом человеке, даже не о неразумном организме. Господи, это же неодушевленная куча кирпичей!» Но я знал, что это не так. Краем уха я слышал, как бывало и раньше, будто что-то внушает мне мысли о Волшебстве и, может быть, посмеивается про себя. А может быть, это что-то было, напротив, совершенно серьезно и боялось, что я не услышу. Или не пойму.

А сказать по правде, мои мысли были такими мимолетными, незначительными, что я сам не знал, то ли я слышу, то ли мне мерещится. Кто я такой, чтобы судить о своем состоянии ума?

Но идея не отступала. Это не здание Грэмери было живым, а душа тех, кто жил в его лоне, впиталась в стены, в потолок, в пол, заключенная, как энергия в батарейке, так что со временем здание стало похоже на живое существо. Пока эта жизнь не заразилась, пока ее не разъел рак других, нечистых влияний. И я не сомневался, что разложение началось, когда в коттедж впервые ступил синерджист.

Со смертью Флоры энергия, заключенная в Грэмери, поникла, начала загнивать. Только наш приезд (а точнее, появление Мидж) задержал этот процесс и даже привел к омоложению. Так говорил мне беззвучный голос, и я верил. И отчасти был прав.

Я прокашлялся и торопливо проговорил:

— Черт возьми, где я оставил ключи?

Слова прозвучали как-то сдавленно, и Мидж крепче сжала мои руки.

— Возможно, наверху. Боже, как тут холодно! — сказала она и, словно от озноба, поежилась.

Но я взмок. Меня вдруг осенило, что мы ощущаем, как лихорадит сам Грэмери.

От раздавшегося наверху треска Мидж бросилась в мои объятия, и за звуком рушащейся кладки я еле расслышал ее крик. В нашу часть кухни ворвалось облако пыли. Мы догадались, что произошло, как по запаху вы узнаете, что убежало молоко. Тем не менее мы бросились взглянуть и замерли в проходе среди кружащейся пыли.

Балка в конце концов не выдержала и рухнула на плиту, а вместе с ней обвалилась значительная часть кладки. В помещении повисло облако пыли и еще слышались отголоски обвала, и закопченная зияющая рана в дымоходе напоминала темную сердцевину Грэмери, разрыв в каменной плоти, открывший черную внутренность.