Виталий Вавикин - Отель «Голубой горизонт»

– Вы не поверите. – На лице Ланы усталая улыбка.

– А ты попробуй. – Дэйвид Прайс включает диктофон. – Я умею слушать.

– Боюсь, слушать будет недостаточно. – Лана бросает на доктора Олдсворта короткий взгляд и поджимает губы.

– Я знаю. Я читал историю твоей болезни, – говорит Дэйвид Прайс.

– И что вы думаете об этом? – спрашивает она.

– Что я думаю? – Прайс встречается с ней взглядом, и на мгновение ему кажется, что ее глаза такие же черные, как глаза Кэсиди Клири.

– Вы готовы действовать?

– Действовать? – Прайс заставляет себя собраться. Глаза Ланы Уилман снова серые и растерянные. Лишь где-то глубоко внутри что-то вспыхивает и гаснет. Снова и снова, словно тьма и свет борются в этой девушке.

– Пообещайте, что закончите то, что не удалось мне, и тогда, обещаю, я расскажу все, что вы хотите, и даже больше, – просит Лана Уилман.

– Пообещать? – Прайс медлит с ответом, убеждая себя, что перед ним просто больная девушка, за безумной историей которой он пришел сюда. Так почему бы тогда не дать ей обещание? Любое обещание, ради ее рассказа?

– Почему вы молчите, мистер Прайс? – торопит его Лана Уилман. Дэйвид Прайс натянуто улыбается. Диктофон в его руках уже включен.

– Конечно, – говорит он. – Я сделаю все, что смогу.

– Хорошо, – говорит Лана, указывает на диктофон. – Он записал ваше обещание. Теперь вы не сможете отказаться.

– Ну, не буду вам мешать, – улыбается доктор Генри Олдсворт.

Дверь закрывается за ним тихо, почти бесшумно. За окнами льет дождь. Гудит кондиционер. Вечереет…

Невада. 17 июля 1962 года.

Ядерный взрыв «Little Feller», операция «Sunbeam».

Уродливый кремово-огненный гриб поднимается в небо. Машины снижают скорость, останавливаются у дороги, чтобы лучше рассмотреть этого застывшего в небе уродца. Но останавливаются не все. Некоторые мчатся мимо. Шоссе 93 уносит их прочь. В одной из таких машин семья Сандро Димарко. Лас-Вегас остается далеко позади. Старый «Форд» кашляет, но продолжает служить своим хозяевам. За рулем – Сандро Димарко. После Второй мировой он был рабочим военнопленным на полигонах Невады. Радиация сделала свое. У него выпадают волосы и серьезные проблемы со здоровьем. Во рту не хватает десятка зубов. Ему сорок пять, но он чувствует себя дряхлым стариком. Иногда он вспоминает Сицилию, но родина осталась далеко в прошлом, а чужая страна давно стала домом. Лишь в первые месяцы, еще не зная английского языка, в 1945 году, Димарко мечтал вернуться в Италию, потом он привык, адаптировался. Особенно когда чужой язык стал таким же простым и понятным, как родной.

Рядом с Димарко, на соседнем сиденье, его жена Ариэнна Маттиони. Она младше супруга на пятнадцать лет. В Неваду ее привез один из шоуменов Лас-Вегаса. Сначала она жила с ним, потом с его другом, затем одна, работая танцовщицей второго плана. Когда Сандро Димарко встретил Ариэнну Маттиони, у нее уже был один ребенок и она все еще плохо говорила на английском. В первые два года совместной жизни Ариэнна родила Димарко еще двоих. Все мальчики. Об отце первого сына она никогда не говорила, хотя Димарко и не спрашивал, уверенный, что Ариэнна и сама не знает, кто конкретно это был.

Дети притихли на заднем сиденье «Форда». Старшему из них – семь, младшему – четыре. Они прижались к окнам машины, чтобы лучше видеть поднимавшийся в небо гриб от ядерного взрыва.

– Скоро все это будет далеко в прошлом, – тихо говорит Ариэнна, зная, что супруг ненавидит эти испытания больше всего на свете.

Его лицо серое, словно камень. Челюсти сжаты. Он смотрит только вперед. Взгляд решительный, но какой-то отрешенный, словно он уже где-то далеко впереди. Точно так же Сандро Димарко выглядит за работой. Его гончарный круг лежит в багажнике. Он – гончар, художник, скульптор. Он не талантлив, Ариэнна знает это. Но любит работать. У него есть терпение. Его творения – это не единичный продукт, которым восхищаются и который ценят. Он создает орнаменты для зданий, десятки, а иногда сотни крохотных статуй, устанавливаемых вдоль оград. Он украшает балюстрады, арки, колонны. Он рисует декорации, которые через месяц выбрасываются. Он – творец, но его творения – это результаты массового производства. Имени создателя никто не помнит. И если в первые годы совместной жизни Ариэнна еще надеялась на перемены, то сейчас она уже не сомневалась, что ничего не изменится. Рабочий ослик никогда не превратится в арабского скакуна.