Андрей Агафонов: Запах крови

- Я проходил это тысячу раз, — говорит, морщась, Логан, — и в тысячный раз мне будет так же больно, как в первый.

- Почему тебе больно сейчас? Потому что она тебя не любит? Или потому что она любит другого?

- Этот другой развалится через месяц или два как мокрый хлеб. Но это же месяц. Два. Все это время я не буду ей нужен. Не буду ей интересен. А что потом? Она едва помнит меня сейчас. Собственно говоря, с точки зрения общей продолжительности моей жизни месяц, даже год — это не так много. С философской или даже с сугубо практической точки зрения говорить тут не о чем. Все дело в интенсивности страданий. То есть тут-то как раз и понимаешь правоту старика Эйнштейна. Ты знаешь, что впереди у тебя вечность, но нужно как-то пережить пару месяцев, а КАК? И потом, когда все проходит, ты оглядываешься назад и не понимаешь, как ты это сделал. Просто — жил день за днем.

- Ты любишь… женщину… — со странным выражением говорит Алена.

- Да. Обычную женщину. Не такую, как мы.

- Ты можешь дать ей вечность.

- Мы не живем вечно. Мы просто так устаем, что нам кажется, будто вечность уже позади. Мы более совершенная форма жизни, но только форма. Так же, как люди. Так же, как зомби. Люди, собственно, мало отличаются от зомби. С точки зрения продолжительности жизни. А мы — мало отличаемся от людей…

- А она? Мало отличается от меня?

- Нет, вы очень разные. Она… она, — он закрывает глаза и стонет. Алена массирует ему виски, пальцы ее белеют. — Она была всегда. В каком-то смысле. Я легко могу ее представить где угодно. В пятидесятых она стирала белье в тазике, и от кипятка шел пар, и ее лицо краснело. В средние века она пинками поднимала струсивших солдат из окопов, кричала «Да здравствует Франция!» Ей писали стихи и залезали под юбку. Она рожала детей, умирала в муках молодой, возрождалась и жила снова до ста лет. Она всегда жила, всегда была окружена любовью, дарила любовь, всегда была преданной своему мужчине, она всегда светилась с ним. При нем. Ради него. Как звезда. Как маленькая, мать ее, звезда…

И тут Логана рвет. Мощными черно-желтыми потоками. При каждой конвульсии его тело как будто истончается и исчезает, а лицо смертельно стареет.

- Помоги мне выбраться отсюда, — говорит он Алене, отдышавшись. Та молча подает ему руку. Укладывает в кровать. Закутывает одеялом. Долго смотрит в любимое лицо. Хмурое, несчастное, но такое родное.

- Поехали, — говорит она охраннику. Закуривает. Спрашивает небрежно:

- Леша, я красивая? Меня можно полюбить?

- Алена Викторовна, что за вопрос! Вас и так все любят.

- А зомби?

- Что?

- Ну вот как можно любить зомби? Как любить тупую скотину?

- Ну, как говорится. Прошу прощения за бедность речи. На всякое говно найдется свой говноед.

- А ты философ, Леша! — смеется Ахматова. — Поосторожнее там на повороте…

Сергей ходит по пустой кухне, распахивает шкафчики, выбрасывает на пол коробки, пакетики с приправами. Слегка мычит. Холодильник стоит с распахнутой дверцей. Там тоже пусто. Включается телевизор, стоящий на холодильнике. В телевизоре появляется президент. Он говорит медленно, с трудом.

- Догие мои. Кто не вдул, к чему прижит май год. Тай цезонный мир пшел на нас вной. Бло жело, но мы высли. И высим. Они не пучат от нас ньчго. Ни пяди рской змли. Мыи свих не сдаем. Мыи будм сраться.

Президент поднимает вверх согнутую в локте правую руку. Рука отваливается.

За кадром слышатся растерянные переговоры видеооператора и режиссера на английском языке. Затем все гаснет.

Замерший на месте Сергей, слушавший воззвание президента с тупым равнодушным лицом, вновь возобновляет поиски.

Откуда-то ему под ноги выпрыгивает изрядно похудевший Матрос.

Сергей замирает. Тихонько опускается на колени. Гладит кота. Хватает его пастью за бок. Кот вопит. Брызжет кровь. Сергей истошно кашляет, его рот полон кошачьей шерсти.

— Я тебя спас. Помнишь? Тебя бы трахнули и съели. И никто бы искать не стал.

— Я очень тебе благодарна.

— Нет. Не надо. Не говори так. Не говори мне, пожалуйста, что ты мне благодарна. Я не хочу от тебя такое слушать. Лучше плюнь мне в лицо. Или ударь меня.

— Я не могу… не могу так больше.

— Как? Нам же было хорошо. Нам обоим. Я думал, ты любила меня.

— Это было безумие. Я сама не понимала, что делала.

— А теперь понимаешь, и ты мне благодарна.

- Прости меня.

Во время этой сцены Олег и Ирина стоят на террасе его дома, она порывается уйти, он удерживает ее, их лица очень близко, они смотрят друг другу глаза в глаза. В конце он не выдерживает и отпускает ее. Она падает. Просто валится на землю.