Уитли Стрибер: Голод

Чтобы описать гостью, не хватило бы слов.

Кожа просто не бывает столь белой, а черты лица – столь совершенными. Он увидел блеск ее глаз, бледных, как фаянс, и прозрачных, как море. Он попытался найти подходящие случаю слова, но смог только улыбнуться и, низко поклонившись, шагнул вперед.

– Мой сын Джон.

Слова отца прозвучали где-то далеко, как эхо. Сейчас только эта женщина представляла для него интерес.

– Я очарован, мадам, – тихо произнес Джон. Она протянула руку.

– Леди Мириам, – с легкой иронией в голосе сказал отец.

Взяв прохладную руку, он прижал ее к губам, задержав на мгновение дольше, чем следовало, затем поднял голову.

Она пристально, без тени улыбки, глядела на него.

Его поразила сила ее взгляда, настолько поразила, что он в замешательстве отвернулся.

Сердце его учащенно билось, лицо пылало румянцем смущения. Он прикрыл свое замешательство, занявшись табакеркой. Когда же снова осмелился взглянуть на нее, глаза ее были уже веселыми и приветливыми, какими и должны быть женские глаза.

Затем, словно желая подразнить его, она вновь устремила на него свой странный, бесстыдно пристальный взгляд. Никогда прежде не встречал он столь откровенного бесстыдства, ни в грубой посудомойке, ни даже в уличной девке.

И увидев его в этой необычайной утонченно-изысканной красавице, он затрясся от возбуждения. Слезы выступили на глазах, он непроизвольно протянул к ней руки. Она собиралась что-то сказать, но лишь провела кончиком языка по зубам.

Он забыл об отце, забыл обо всем Руки Джона обвились вокруг нее – и будто язычки пламени пронеслись по ним. Тело его вспыхнуло, глаза закрылись, он словно погружался в нее, склонив голову на алебастровую шею, касаясь губами чуть солоноватой, молочно-белой плоти.

Смех вырвался из нее подобно лезвию. Он вскинул голову, уронил руки. В глазах ее было что-то настолько похотливое, настолько издевательское и торжествующее, что страсть его внезапно сменилась страхом. Этот взгляд... он уже видел его.

Да, у пантеры – индийцы демонстрировали ее в Воксхолл-Гарденз.

Светлые яростные глаза пантеры.

Как могут быть такие глаза столь восхитительно прекрасными?

Длилось это не больше минуты. Все это время отец Джона стоял, будто прикованный к месту, подняв брови, с растущим изумлением на лице.

– Сэр! – наконец вырвалось у него. – Но позвольте, сэр!

Джон с трудом взял себя в руки. Не подобает джентльмену так позориться перед собственным отцом.

– Не сердитесь на него, лорд Хэдли, – сказала Мириам. – Вы и представить себе не можете, сколь мне это лестно. Такой порыв! Такая горячность-Голос ее был мягок и нежен, но, казалось, заполнил всю комнату своей вибрирующей энергией. Слова, быть может, и не понравились отцу Джона, но ему пришлось подавить свое недовольство. Старый лорд изящно поклонился и предложил даме руку. Они вместе прошлись по огромной комнате, задержавшись перед камином. Джон, на вид исполненный почтения, двигался за ними, однако все в нем клокотало. Манеры и внешность этой женщины поразили его: никогда прежде не встречал он подобного чуда, более того – он даже вообразить себе такого не мог. Чудесный аромат роз невидимым шлейфом тянулся за ней. На нежной коже играли отблески пламени в камине, и красота ее согрела своим сиянием старую комнату, изгнав промозглость осеннего вечера.

По сигналу отца на балконе заиграл волынщик. Мелодия возбуждала, волновала кровь – что-то шотландское, красивое и неистовое одновременно. Мириам обернулась и посмотрела вверх.

– Что это за инструмент?

– Волынка, – ответил Джон, опережая отца. – Это шотландский инструмент.

– Также и бретонский, – резко бросил отец. – Это бретонский волынщик. В доме Хэдли шотландцев не бывает.

Джон знал, что это не так, но не решился противоречить отцу.

Они съели пару куропаток, затем последовали телятина, пудинг и бисквиты. Джон хорошо запомнил этот обед – ведь Мириам не отведала ни одного блюда. Все, что ей подавали, оставалось нетронутым. С их стороны было бы невежливо интересоваться причинами ее невнимания к еде, и к концу обеда отец Джона погрузился в некоторое уныние. Лишь когда она выпила немного портвейна, он повеселел.

Отца, несомненно, мучили опасения относительно собственной внешности – вдруг гостья, сочтя его достаточно непривлекательным, не останется на ночь, а соберется и уедет?.. Джон чуть не рассмеялся вслух, увидев, как воодушевился его отец, когда она стала пить; его слабо державшиеся вставные челюсти, осклабившиеся в плотоядной гримасе, являли собой весьма неприятное зрелище.