Он ощущал легкое покалывание во всем теле; его сознание, казалось, вмещало в себя каждую деталь окружавшего его мира. Для того чтобы сосредоточивать внимание, никаких усилий ему теперь не требовалось. Он ощущал спокойствие кустов кизила, слышал малейшие звуки – шорох лапок жука, тихое усталое гудение медленно остывающего двигателя в автомобиле на другой стороне улицы. Он поднял голову, и звезды над ним вдруг взорвались мириадами цветов – зеленый и желтый, синий и красный. Шелест листьев, колеблемых мягким ночным ветерком, – он как будто касался каждого листика, мягко лаская его своим прикосновением. Дивная красота ночи, казалось, пронзала тело Джона, наполняя его сладостной болью. Жизни прекрасней просто и быть не может.
Увидев машину, он улыбнулся. Мириам ехала с осторожностью дряхлого слепого старика. Помешанная на безопасности вождения, она выбрала «Вольво» из-за приличного послужного списка и скромной наружности. Она потребовала, чтобы бензобак сменили на более крепкий, а тормоза переставили с грузовика. Все это дополнялось специальной системой подачи воздуха, а также ремнями безопасности и стеклянным люком в крыше, который на случай аварии обеспечивал дополнительную возможность выбраться из машины.
Он подбежал к плавно двигавшейся машине, бросил мешок на заднее сиденье, а сам скользнул на переднее, рядом с ней. О том, чтобы он повел машину, речи и быть не могло. Мириам никогда не уступала руль без крайней необходимости. Было приятно вновь оказаться с ней рядом. Щекой он ощутил знакомый холод ее губ; она улыбнулась – успех и удовольствие сквозили в изгибе рта – и, не сказав ему ни слова, сосредоточилась на дороге. Через два квартала – въезд на скоростную магистраль Лонг-Айленда, и Джон знал – она тревожится, как бы их не остановила местная полиция. Случись такое – и любопытство полицейских могло поставить их в весьма затруднительное положение.
До въезда на магистраль молчали. На магистрали он ощутил, что она наконец расслабилась. Последние остатки напряжения растаяли, как дым.
– Это было поистине изумительно, - сказала она. – В нем оказалась такая сила.
Джон улыбнулся, вспоминая свой экстаз. Несмотря на долгую практику, само убийство никогда его не радовало – и уж тем более не возбуждало, в отличие от Мириам.
– У тебя все прошло нормально, надеюсь?
Это прозвучало как вопрос, а не утверждение.
– Как всегда.
Она рассматривала его широко раскрытыми – как у куклы – глазами.
– Это было очень здорово. Он решил, что девушка хочет его трахнуть. – Она хихикнула. – Наверное, он и умер в экстазе. – Она потянулась в блаженной, сытой истоме. – Как умерла Кей?
Ее вопрос показался ему своего рода поощрением к откровенности. Ей, вероятно, хотелось узнать подробности, но он предпочел бы забыть свой отвратительный поступок и сосредоточиться на восторге, который был наградой за него.
– Мне пришлось воспользоваться хлороформом, чтобы усыпить собаку.
Изогнувшись, Мириам поцеловала его в щеку, затем взяла за руку. Она всегда очень тонко чувствовала его; одной этой фразы ей было достаточно, чтобы понять его состояние, представить все трудности, которые ему пришлось преодолеть.
– Рано или поздно им все равно придется умереть. Я уверена, ты вел себя очень осторожно. Должно быть, она так и не поняла, что с ней происходит.
– Я допустил ошибку. Мне следовало предвидеть это. Странно, что я не почувствовал собаку. Тревожно как-то.
Но он не сказал ей всей правды. Было и еще одно ощущение, странное, и он помнил его. Он устал. Он никогда не чувствовал такого.
– Идеальной смерти не бывает. Страдание всегда ей сопутствует.
Да, это так. Но даже по прошествии множества лет он так и не полюбил причинять страдания. Хотя это и не должно тяготить его – что за дело ему до их страданий? Насыщение – вот единственное, о чем стоит думать. Тело наполняется новой энергией, новой жизнью.
А усталость... Это пройдет. Просто девушка вывела его из равновесия. Выбросить это из головы. Он повернулся к окну.
Восхитительная ночь предстала его взору. Он всегда воспринимал мрак, как некое откровение – как будто попадаешь в иной мир, где царит безмятежное спокойствие, где стирается граница между добром и злом и где – он чувствовал – ему даруется прошение за все жестокости обыденной жизни. Эти мысли принесли ему желанное чувство освобождения от ответственности за содеянное зло.
Огоньки человеческих жилищ приближались и терялись вдали. Джон испытывал огромную любовь к этому миру. Он даже позволил себе некоторое удовлетворение, когда подумал об убийстве, лишний раз отметив, сколь счастлив он в своей жизни.
Читать дальше