Эндрю Пайпер - Демонолог

Потом это прошло. Прошло и оставило меня, довольного, что никто не видел, как мне вдруг вздумалось обниматься со стеной.

Вокруг никого, только какая-то женщина сидит на стуле возле двери в мой кабинет.

Недостаточно молодая, чтобы быть студенткой. Слишком хорошо одетая, чтобы принадлежать к академическому миру. Сначала я решил, что ей лет тридцать пять, но когда подошел поближе, то увидел, что она выглядит старше. У нее слишком сильно торчат наружу кости – результат преждевременного старения от беспорядочного, плохо организованного питания. Она вся выглядит какой-то оголодавшей. И при этом худой, хрупкой, чего не могут скрыть ее костюм от хорошего портного и длинные, крашенные в черный цвет волосы.

– Профессор Аллман?

Она говорит с европейским акцентом, но каким-то трудно определимым. Он с равной вероятностью может быть французским с американским привкусом, немецким или чешским. Акцент, который отлично скрывает происхождение человека, а вовсе не выдает его.

– У меня сегодня неприемный день.

– Да, конечно. Я прочитала ваше расписание на двери.

– Вы пришли по поводу какого-то студента? Ваш ребенок учится в моей группе?

Я привык к подобным сценам: родитель, случайно залетевший в наши академические края, родитель, в третий раз заложивший дом, чтобы засунуть свое чадо в престижный колледж, явился просить за студента-недотепу, свою большую надежду. Но когда я задаю женщине этот вопрос, я уже знаю, что дело вовсе не в этом. Она пришла именно ко мне.

– Нет-нет, – отвечает она, убирая с губ выбившуюся из прически прядь волос. – Я пришла, чтобы передать вам приглашение.

– Мой почтовый ящик внизу. Вы можете опустить туда все, что адресовано мне. Или оставить у привратника.

– Это устное приглашение.

Гостья встает. Она выше, чем можно было ожидать. И хотя выглядит она все такой же обеспокоенно-тоненькой, какой выглядела сидя, в ее сложении не заметно слабости. Плечи женщины расправлены, она высоко держит острый подбородок.

– У меня назначена встреча в городе, – говорю я, хотя уже тяну руку к дверной ручке, чтобы открыть дверь в кабинет. А она подходит ближе, готовая последовать за мной внутрь.

– Я займу всего минуту вашего времени, профессор, – говорит она. – Обещаю, что долго вас не задержу, так что вы не опоздаете.

Мой кабинет невелик, а книжные полки и стопки бумаг еще сильнее сокращают его пространство. Я всегда полагал, что это придает кабинету некоторый уют. Этакое гнездышко ученого. Но сейчас, когда я падаю в кресло за своим письменным столом, а эта Худая женщина садится на древнюю скамейку, с которой мои студенты обычно умоляют о переносе срока сдачи очередной работы или выпрашивают более высокий балл, здесь можно просто задохнуться. Воздух какой-то разреженный, словно мы перенеслись куда-то в горы, высоко над уровнем моря.

Женщина оправляет свою юбку. Пальцы у нее слишком длинные. Единственное украшение на них – это золотое кольцо на большом пальце. Оно сидит настолько свободно, что крутится при любом движении ее руки.

– В данный момент уместно было бы представиться, – говорю я, сам удивленный резкостью и агрессивностью собственного тона. Это, конечно, вовсе не выступление с позиции силы – я отлично это понимаю. Скорее, это самооборона. Маленькое животное надувается и увеличивается в размерах, чтобы создать иллюзию свирепости перед лицом хищника.

– Свое настоящее имя я, к сожалению, сообщить вам не могу, – говорит она. – Конечно, я могла бы придумать что-нибудь, какой-нибудь псевдоним, но ложь в любом виде мне противна. Даже безобидная, невинная ложь для удобства общения.

– Это дает вам определенные преимущества.

– Преимущества? Но это же не соревнование, профессор! Мы с вами на одной стороне.

– И что это за сторона?

Тут она смеется. Это больше похоже на болезненный хрип, на еле сдерживаемый кашель. Обе ее руки взлетают, чтобы прикрыть рот.

– Ваш акцент… я никак не могу определить, откуда он, – говорю я, когда она успокаивается и кольцо на ее большом пальце перестает вертеться.

– Я жила во многих местах.

– Вы, стало быть, путешественница.

– Скорее, бродяга, странница. Вероятно, лучше назвать это так.

– Бродяжничество предполагает отсутствие цели.

– Неужели? Нет, такое невозможно. Потому что оно привело меня сюда.

Она чуть сдвигается вперед, так что теперь сидит на самом краешке скамейки, передвинувшись, кажется, дюйма на два или на три. И тем не менее впечатление такое, будто теперь она сидит прямо на моем столе. Расстояние между нами слишком маленькое, что довольно бестактно. Теперь я чувствую, как от нее пахнет. Аромат, смутно напоминающий запах гнилой соломы, гумна или тесного скотного двора, битком набитого животными. Проходит секунда, когда я чувствую, что, кажется, не смогу вдохнуть еще раз, не выразив при этом явного отвращения. И тут она начинает говорить. Ее речь не совсем перекрывает этот запах, но несколько уменьшает его интенсивность.