Эндрю Пайпер: Демонолог

– Я просто стараюсь вести себя в этом деле как взрослый человек, – говорит он.

– У вас есть дети, Уилл?

– Дети? Нет.

– Конечно, у вас их нет. И никогда не будет, вы же сами эгоистичный ребеночек, – говорю я, надуваясь сырым воздухом. – Ты, видите ли, стараешься вести себя в этом деле как взрослый человек! Мать твою так! Думаешь, это сцена из какой-то драматической фигни из семейной жизни, идущей где-то в Гринуич-Вилидже, на которую ты затащил мою жену? Из какой-нибудь насквозь лживой дряни, которую этот парень из «Таймс» назвал «поставленной столь натуралистически»? А как же быть в реальной жизни? Мы скверные актеры. Мы тупицы и недотепы, которые причиняют друг другу боль. Ты этого не чувствуешь, ты на это просто не способен, но боль, которую ты причиняешь – причиняешь моей семье, – она разрушает нашу жизнь, ту, что мы прожили вместе. Жизнь, которая у нас была.

– Послушайте, Дэвид, я…

– У меня есть дочь, – перебиваю его, продолжая наступать, словно паровой каток. – Маленькая девочка, которая понимает, что что-то не так, что-то неправильно, и в результате она проваливается в этот мрак, из которого я не знаю, как ее вытащить. Знаешь ли ты, что это такое – видеть, как твой ребенок, твое все на свете, буквально распадается на части? Конечно, не знаешь. Ты же пустышка. Социопат summa cum laude [7], который болтает ни о чем, несет всякий бессмысленный вздор и этим зарабатывает себе на жизнь. Невидимые струны! Ты специалист по пустоте. И сам ты – ходячая и говорящая пустота.

Я и не ожидал, что все это ему выскажу, но рад, что так вышло. Потом, позднее, я пожалею, что не могу запрыгнуть в машину времени, возвратиться в этот момент и выдать более искусно составленное оскорбление. Но на данный момент и так неплохо.

– Это странно и забавно, что вы такого обо мне мнения, – говорит он.

– Странно? Забавно?

– Вы слишком ироничны. Вероятно, лучше так выразиться.

– Никакой иронии тут нет.

– Кстати, это Дайана придумала. Чтобы мы поговорили.

– Ты лжешь. Она отлично знает, что я о тебе думаю.

– Да, но знаете ли вы, что она думает о вас?

Тут струны, за которые дергают марионетку, пропадают. И Уилл Джангер улыбается неожиданной улыбкой триумфатора.

– Вас здесь нет, – говорит он. – Вы отсутствуете, вы где-то еще. Вот что она говорит. «Дэвид? – говорит она. – Да откуда мне знать, что чувствует Дэвид? Его же здесь нет!»

На это мне ответить нечем. Потому что это правда. Это смертный приговор нашему браку, я бессилен исправить сделанную ошибку, искупить вину. И виноват в этом вовсе не мой трудоголизм, не роман на стороне или какое-то всепоглощающее хобби, не стремление уйти в себя, отдалиться на какое-то расстояние, к чему имеют склонность мужчины, дотащившиеся до среднего возраста. Часть меня – та часть, которая нужна Дайане – просто отсутствует, она больше не здесь. В последнее время я могу находиться в одной комнате с ней, лежать в одной постели, но если она протянет ко мне руку, то преуспеет не больше, чем если бы она попыталась дотянуться до луны. О чем бы я спрашивал, чего бы просил, если бы верил, что молитва может сработать и помочь? Что я потерял, что утратил? Чего у меня никогда не было, если уж начать с самого начала? Каким именем назвать паразита, который сосал меня, питался мной, а я этого даже не замечал?

Из-за туч выглядывает солнце, и весь город тут же озаряют его лучи, ступени библиотеки сверкают. Уилл Джангер морщит нос. Он же кот! Теперь я это ясно вижу, жаль только, что с таким опозданием. Черный кот, который перешел мне дорогу.

– А денек-то нынче жаркий будет, – говорит он и уходит, растворяется в потоках света.

Я направляюсь мимо бронзового роденовского Мыслителя («У него такой вид, словно у него зуб болит», – однажды совершенно справедливо заметила по поводу этой статуи Тэсс) и дальше, к философскому факультету. Мой кабинет на третьем этаже, и я поднимаюсь по лестнице, цепляясь за перила, иссушенный внезапно наступившей жарой.

Когда я добираюсь до своего этажа и заворачиваю за угол коридора, меня внезапно поражает приступ головокружения, да такой сильный, что я хватаюсь за стену и припадаю к кирпичной кладке. Со мной такое нередко бывает: вдруг накатывает такая паника, от которой перехватывает дыхание. Мама называла это «приступ дурноты». Но сейчас это что-то совсем другое. Явственное ощущение, что я падаю. Не с высоты, но куда-то в бесконечное пространство. В бездонную пропасть, которая заглатывает меня, это здание, весь мир одним безжалостным глотком.