Виктор Точинов - Царь Живых

И тут с Ваней произошло чудо. Обыкновенное маленькое чудо…

Тьфу, господин кадет, как не стыдно… Ну при чем тут Адель?

И при чем тут Любовь?

Разве Любовь происходит? Разве она обыкновенная? Или маленькая?

Маленькое и обыкновенное, господин кадет, – это у вас. Чуть ниже пряжки ремня…

Я не про Любовь, я про чудо. Суть чуда была проста: Ваня научился управлять своим даром. А именно – отключать. Только не спрашивайте, как он это делал…

Кто спросил: как?

Так, опять вы, кадет… Экий вы, право, любознательный… Придется работать с вами индивидуально.

Вопрос: вы можете объяснить, господин кадет, как вы закрываете глаза?

Да я не про это, я сам знаю, что по команде “отбой”, меня интересует механика процесса.

Что? Веки опускаются? Верно, но не исчерпывающе. Вы можете рассказать в деталях и подробностях, как работают мышцы, опускающие ваши веки, как сокращаются их мио-фибриллы и как расщепляется при этом АДФ? Вы вообще знаете, что такое АДФ? И я не знаю, не суть важно, главное – расщепляется. А может, вам знакомы процессы, происходящие в вашей оптической системе “роговица-хрусталик”, когда работают ваши мышцы, опускающие ваши веки, закрывающие ваши глаза по команде “отбой”? Не знакомы…

Вот так и Ваня Сорин не знал, как он делает это – отключает свой дар.

Как все-таки отключал? Запущенный у вас, кадет, случай. Этиология в тумане, прогноз неутешительный.

Встать! На кухню шаго-о-ом… арш! Доложитесь дежурному.

Гностик выискался…

Остальным довожу: чистым разумом мир не познаешь. Инструмент нужен. Орудие. Желательно – острое. Нож для чистки картофеля вполне подойдет.

Увидите – вернется другим человеком.

Еще вопросы?

Тогда продолжим.

Труба зовет.

Немая сцена.

Звуков нет. Это не сон – но все звуки куда-то делись. Бывает.

Они едут. Колеса беззвучно крутятся. Это не электричка – здесь нет электричек. Это не скорый поезд – у них нет денег на скорый поезд.

Это – называется “подкидыш”.

Вагоны похожи, очень похожи на электричку – но слишком грязны, скамейки изломаны и похабно исписаны. Мир сквозь мутные стекла кажется мертвым. Дым – в вагонах здесь курят. И пьют. И едят. И просто живут. И все это едет. Вокруг много мертвых, но оставшиеся в живых не пугаются – привыкли. Какая разница – мертвецы довольно бодро ходят, что-то вкладывают в мертвые рты и мерно двигают челюстями. И курят. И пьют. Только не живут – но внешне это мало заметно.

Мальчик не спит – сжался на скамейке, возле окна в мертвый мир. В окно он не глядит. Он смотрит на игрушку – джип американской полиции. Марья вообще никуда не смотрит.

“Подкидыш” ползет вечность. Останавливается у каждого семафора. В каждой деревушке. Деревушки разные – в одних теплится жизнь. Другие – кладбища. Погосты. Но притворяются живыми – как и их обитатели.

Билетных касс нет ни в тех, ни в других. Билеты продает человек с толстой сумкой – он тоже толст. Он подходит к ним. Многие не замечают, но он мертв. Он что-то говорит Марье, мертвые губы шевелятся.

Билета у нее нет, денег тоже. Мертвые губы раскрываются шире и чаще – кажется, что сейчас полезут черви. Она уходит с мертвым человеком.

Мальчик остается один.

Она возвращается через двадцать минут или двадцать веков – все часы здесь стоят. Проезд оплачен.

Ей все равно. Все не важно.

Важно – чтобы жил ее сын. Андрюшка. Нареченный .

Звуки так и не появляются. “Подкидыш” ползет вечность.

Ползет на север.

У каждого, если вглядеться внимательно, можно обнаружить некую внешнюю черту, не просто отличающую его от других – замечательную.

Вглядитесь. У кого-то это волосы, у кого-то глаза. У кого-то очки в небывало красивой, привезенной из Парижа оправе…

У Коряги, верного ассистента и бессменного исполнителя главных ролей в фильмах Тарантино, такой чертой были руки. Даже не целиком руки – кисти рук. Пальцы…

Они, и кисти, и пальцы, были сильны и довольно велики – но выверенная до долей миллиметра пропорциональность и соразмерность не давали этого заметить. Руки были изящны – и не портили их ни обломанные ногти, ни старые шрамы, ни полувыведенная татуировка с женским именем – просто не могли испортить.

Они были красивы – и отчасти искупали другие черты Коряги, не зря получившего свое прозвище.

Жаль, что в свое время на пути владельца этих рук попался Тарантино, а не какой-нибудь скульптор… Скульптор бы ваял, взяв их за образец, руки скрипача-виртуоза – водящего смычком по струнам, но играющего на человеческих душах, на самом светлом и чистом, что есть в них. Скульптор бы ваял руки нейрохирурга, спокойные и уверенные руки, ведущие скальпелем тончайший разрез, тончайшую нить между жизнью и смертью, не имеющие права дрогнуть и ошибиться руки – и не дрожащие и не ошибающиеся…