Игорь Резун - Мечи свою молнию даже в смерть

CNN, Евробюро

Эти постояльцы пражского отеля «Злотнице Палас», старого семиэтажного здания на улице Влачека, занимавшие роскошный люкс, администрацию совершенно не беспокоили. Не то что русские туристы. Они жили уединенно, тихо, и только в номер им доставляли завтраки и обеды: завтраки обычные, континентальные, а обеды – вегетарианские, изредка – с кусочком куриного мяса. Спиртного гости почти не употребляли, если не считать пары бутылок дорогого коньяка, выпитые за одну неделю, что было никак не много. Правда, коридорный рассказывал, что видел женщину из номера, черноволосую турчанку, совершенно голой, разгуливающей по этажу с меланхоличной улыбкой. Но этого коридорного очень скоро сбил грузовик недалеко от отеля, и он перестал рассказывать – проблема исчезла. О нем не жалели: пустой был человек, озлобленный да не в меру языкастый.

Постояльцы, вопреки обычаям отеля «Злотнице», не попросили сообщать им о посетителях, а велели пропускать всех, кто направлялся в шестьсот девятый номер-люкс. Однако посетителей у них не было. Только один раз пришел странный человек, полунемой, мычащий, по виду – даун совершенный, лет двадцати, в драной грязной джинсе и китайских сандалиях. Портье пропустил его, недоумевая, что может этот человек с опухшим сизым лицом, слепо водящий толстыми руками, сказать такому утонченному господину, как Робер Вуаве, и его эффектной спутнице. А потом портье сменился и даже не узнал, вышел ли сумасшедший или вылетел дымом в черные, принадлежащие еще эпохе Австро-Венгрии, кирпичные дымоходы отеля.

Тем не менее, этот визит, видимо, принес постояльцам какую-то очень важную новость. Очень важную! Ибо после этого последовала просьба от господина Вуаве.

Когда эта пара – сухой, прилизанный, невыразительный господин в роскошном черном костюме, с тончайшим кейсом в руках и его женщина с турецкими шалыми глазами, в туфлях без задников на полных ногах – появилась в холле, то господин поставил перед портье небольшую коробочку синего бархата со странным вензелем (то ли треугольником, то ли шестигранной звездой) и попросил:

– Я хотел бы оставить в сейфе вашего отеля кое-какие драгоценности… Это возможно?

– Конечно, возможно.

Портье оформил документ и отнес коробочку. Пара благосклонно проследила за ним, сдала карточку-ключ и покинула отель. Портье, маленький рыжий чех, заметил, что за ними приехало вовсе не такси, а роскошный кремовый частный «майбах» с водителем, видимо, корейцем, в темных очках.

В это время лифтер отеля, старый солдат второй мировой Йося Гонтмахер, воевавший у Людвига Свободы и сейчас одетый в поношенный пиджачок с орденскими планками, выцветшими, как и его глаза, жаловался кастелянше, крутобедрой Маржичке:

– Сон мне снится, Маржичка, будто еду я в лифте, и он не останавливается, а летит – понимаешь, Маржичка? – вверх… И чувствую, что лечу-то я в ад! А думаю при этом: отчего тогда вверх?

– Меньше сливовицы надо было пить, Йося! – небрежно сказала сорокапятилетняя женщина, ударив старика бедром. – Это у тебя еще из-за новых официанток. Ишь, юбки на зады задрали, ходят тут…

– Нет, Маржичка! – упрямо повторил старик, моргая. – Значит, вверх… И вдруг горю я в адском пламени. Горю, Маржичка!

– Ой, Йося, брось ты… О детях уже надо думать! – отрубила та и втиснула на полку стопку белья.

Старик посмотрел на это, вздохнул и поплелся к своему лифту. Детей у него не было. И дум, кроме одной, стариковской, о неизбежной смерти – тоже.

Робер Вуаве и Мириам разместились на заднем сидении «майбаха», обтянутом кожей белого носорога, кожей особой выделки – слегка сероватой на вид и игольчатой на ощупь, но при этом безумно эластичной. Вуаве темнел на этой коже запечным сверчком – в неизменном черном, строгого кроя костюме и белоснежной сорочке с черным галстуком, в ткань которого были вплетены золотые нити. На коленях он держал очень плоский темный кейс. А Мириам развалилась на сидении большим благоухающим тропическим цветком. На ней было платье из тех, что покупают себе в Европе первый раз попавшие туда американки средней руки – нечто болтающееся, с оборочками и фестончиками, но туго обтягивающее грудь. Вот и сейчас эти фестончики лепестками лежали вокруг пышной груди женщины, сжатой шелковой тканью ярко-розового цвета. Черные ее волосы были уложены в сложную тяжелую прическу, которая походила на тюрбан угольного цвета, а в полные ее икры врезались ремешочки туфель: они поддерживали на ступнях чудовищного размера «платформы» тоже невыносимо глупого розового цвета.