От вертикального положения закружилась голова. Рей закрыл глаза, но потом, открыв их снова, стал с любопытством разглядывать палату.
Бернский центр был ультрасовременным. Рей увидел приборы, мониторы, непонятные гаджеты футуристического дизайна. На стене висела копия Ван Гога в рамке — улица, освещенная фонарями, кафе. По ассоциации вспомнился Амстердам — когда они познакомились с Тимо; кстати, если прошли годы, то вспомнит ли его Тимо вообще? А Дженни? Не факт. Кстати, они его и в Кёльне не очень-то навещали, когда он умирал. Но там, наверное, мать постаралась. Она на дух не переносила ни Дженнифер, ни тем более, Тимо.
А в Амстердаме было клево, с тоской подумал он вдруг. После двух джойнтов улица плыла, как корабль в шторм, и казалось, из-под ног поднимается туман. Тимо обнял его за плечи. Гостиница была маленькой и стремной, с обшарпанными стенами, и с Тимо это было так остро, так всеобъемлюще, будто первый раз, из-за стены пахло турецким кебабом… Воспоминание вместе с чувствами нахлынуло так сильно, что Рей покачнулся. Физиотерапевт уложил его обратно в постель.
Дальше была очередь врачей. Двое — мужчина и женщина — осматривали, ощупывали его, водили над кожей какими-то приборами. Потом мужчина-врач удалил мочевой катетер.
Все они тут говорили по-английски. Врачи, персонал по уходу, психолог, темнокожая уборщица, которая явилась в палату с моющим роботом и запустила машинку. Рей прекрасно помнил, что в Швейцарии всегда можно было обойтись немецким или французским.
Что-то здесь было нечисто, что-то не так. Он начал беспокоиться. Но к полудню явилась психолог. Рей сразу взял быка за рога.
— Сколько лет прошло? Какой сейчас год?
Психолог внимательно посмотрела на него. И ответила.
— Сейчас две тысячи восемьдесят четвертый год.
Рей молчал примерно полминуты. Психолог ничего не говорила, давая ему возможность прийти в себя.
— Это же бред, — наконец произнес он, — вы издеваетесь? Я же не мог проспать семьдесят два года! Мне уже было бы сто!
— Вы не проспали это время, — жестко ответила психолог, — вы были мертвы, Рей. Вы умерли в 2012-м году. Ваша мать сразу же подвергла ваше тело погружению в холодовой анабиоз. Это оказалось правильным решением — сейчас мы получили возможность оживить вас.
— Шайсе, — выдавил потрясенный Рей. Психолог продолжала.
— Вы должны понять, что всех тех, кого вы знали, уже нет в живых. Единственный родственник, который сейчас жив и готов встретиться с вами — ваш племянник Энрике Коэньо-Гольденберг. Вы помните его?
— Помню, конечно. Но он же совсем шкет… — вырвалось у Рея, хотя уже была ясна абсурдность этой мысли. Энрике. Черноглазый карапуз, сын сестры, выскочившей замуж за испанского футболиста. Мать она этим, конечно, не осчастливила, хотя ее кумир владел кругленьким состоянием.
— Сейчас господину Коэньо-Гольденбергу семьдесят шесть лет. Он встретится с вами, как только вы будете к этому готовы.
Через несколько дней Рей научился лихо вставать и ходить, посещал туалет, расположенный рядом с палатой. С аппетитом ел незнакомую, но вкусную пищу, которую ему таскали сестры. Все трубки из его тела удалили. Непрерывно мучили какими-то обследованиями. Говорили, что он — огромный успех Бернского центра. Оказывается, в мире сохранилось совсем немного крионированных тел, пригодных к оживлению. Большинство было повреждено необратимо, многие анабиозные фирмы разорились и похоронили клиентов. Мало того, Рею неслыханно повезло — его заморозили с какими-то специальными протекторами, так что его клетки оказались очень мало повреждены. К тому же это было сделано необыкновенно быстро, чуть ли не в первые пять минут после смерти.
До сих пор было сделано всего восемь попыток оживления, и он первый, с кем это полностью удалось. И первый, кого удалось окончательно вылечить — с лимфосаркомой они здесь уже научились справляться, вводили какие-то микроагенты на основе вирусов, эти микроагенты восстанавливали поврежденные молекулы. Собственно, они же использовались после анабиоза, но если бы не эти экспериментальные криопротекторы, ничего бы не получилось. Рей был первым молодым реанимированным пациентом, единственным пришельцем из прошлого.
Рею это было все равно. Не так-то просто объяснить всем этим людям, каково это, когда нет и не будет больше никого из тех, кого ты знал: нет смешливой рыжей Дженнифер, великолепного Тимо, нет ребят из группы, гениального Сайласа, нет матери, строгой, консервативной католички, нет отца, которого Рей и так видел очень редко, отца, вечно занятого делами корпорации; нет сеструхи Клаудии с ее футболистом, никого, никого больше нет. Жив только маленький гиперактивный шкет Энрике — теперь седовласый старец.
Читать дальше