Дмитрий Чистяков: Через месяц - расстрел

- Вот, полюбуйтесь, кого вы вырастили. Редкая безответственность! – произнес Виталик и расхохотался – скрипуче, как-то механически. Хохот все длился, и длился…

Пока окончательно не превратился в звон будильника.

Встретив в коридоре Виталия Витальевича – и ощутив вдруг на себе его взгляд – Альбина опустила глаза и молча прошла мимо.

Оставалась еще последняя надежда - папа. Папа в ее глазах всегда был “не таким, как все”; человеком, не похожим на других. Нонкомформистом и бунтарем, чьей любимой пословицей было "только дохлая рыба плывет по течению". Папа просто обязан найти необычное решение!

В некотором смысле так и оказалось.

Конечно, отец уже знал о том, что случилось. Альбина ждала, что он сам подойдет к ней – если не в тот же день, то хотя бы на следующий… или через день, или хотя бы…

Ничего не происходило. Мать смотрела жалостливыми глазами, иногда гладила по волосам… и молчала. Девушка видела, как образ, показавшийся ей тогда, вечером – испуганной, сьежившейся старухи – все сильнее проявляется в ней, словно изображение на листе фотобумаги.

В пятницу вечером она решилась. Дождалась вечера, когда мать ушла в свою комнату, а отец, как обычно, сидел на кухне с большой чашкой и толстым детективом – и нерешительно заговорила.

- Папа…

- Что, Аля? – поднял глаза отец.

Девушка глубоко вздохнула.

- Папа… что мне делать? Я не хочу… - слово выговаривалось так трудно, будто ее язык онемел, но все же вырвалось наружу – я не хочу умирать!

Папин взгляд стал внимательным – и чуточку недоумевающим.

- Папа, может, еще можно… сбежать? Уехать? Ну, в смысле – совсем уехать? Так, чтобы не нашли…

Отец печально вздохнул… и улыбнулся, глядя ей в глаза. Альбина хорошо знала этот взгляд: так случалось в детстве, когда ей приходила в голову прекрасная, но совершенно неосуществимая идея. И папа сокрушенно вздыхал, объясняя дочери, что "так не бывает".

- Эх… Аля, этот мир не идеален. И мест, где все было бы хорошо, не найти. Поверь – ТАМ все совсем не так прекрасно, как кажется. Везде, где человек правит на основании собственного своеволия, идеала не найти. Понимаешь?

Альбина молчала.

- Единственный путь в этой жизни – смиренно принимать испытания. Смиренно! И лишь так мы можем обрести гармонию со Вселенной. И с Богом. Понимаешь, Аля? И вот тогда, достигнув гармонии, ты поймешь, что предназначенные тебе испытания только делают тебя сильнее, и возможно – поймешь всю красоту нашего мира…

- Герман, опять ты чушь свою городишь!

Альбина обернулась: в дверях кухни стояла мать.

- Доченька, ты не бойся. Я тут поговорила со знающими людьми... Это только говорят, что кто потерял паспорт – тех расстреливают. Чтоб боялись. А на самом деле только посылают в лагерь на десять лет - но это все скрывается, потому что государственная тайна. Чтобы порядок был. Это понимать надо, дочка!

Аля изумленно моргнула, пытаясь осознать то, что видит. Лицо матери прорезали глубокие морщины; она стояла сгорбившись, одной рукой опираясь на дверной косяк, а пальцы другой безостановочно теребили узел потрепанного серого платка.

В вагоне пахло деревом, старым подгнившим сеном и застарелой мочой.

Когда эшелон набирал скорость, в щели между досками дул злой, холодный ветер. Колеса мерно стучали; девушка старалась плотнее закутаться в старый, полинялый ватник и еще туже затягивала платок – почти такой же, какой видела на матери тогда, в последний день.

В последний день ее страшного сна…

На душе было легко и спокойно.

Когда за ней пришли, Аля все еще пыталась что-то придумать, судорожно строила планы спасения… и лишь оказавшись на вокзале, когда к перрону подошел старый товарный состав, она внезапно поняла все – и глубоко вздохнув, почувствовала, как отпускает давящая тяжесть.

Альбина проснулась.

Да, именно так: все происходящее до того – было сном. Училище, подруги, легкомысленны девичьи наряды… маленькая, но уютная квартира в блочном доме, чаепития на кухне, книги… Все. Правда, Аля никак не могла вспомнить, что происходило до того, как она погрузилась в сон, но это не казалось ей слишком важным. Главное – теперь вокруг нее был реальный и единственно возможный мир.

Грязные доски вагона. Грубая и вонючая одежда. Стук колес, брань заключенных и окрики конвоиров. А потом состав прибудет в лагерь, и это тоже будет нормально и правильно…

По какой-то причине – совершенно непонятной ей – Аля не могла вспомнить, почему это правильно. Но знала, что обязательно вспомнит.