Марк Вевиоровский - Концерт Патриции Каас. 8. И что дальше (Под Москвой)

УТРО

Проснувшись, Свиридов повернул голову и стал разглядывать Тоню. Он уже научился отключать свое внимание и свой взгляд, нарушающие сон человека, и теперь спокойно смотрел на Тоню.

Тоня спала, прикрытая легким одеялом и подложив руки под голову. На загорелых плечах выделялась белизна ее тонкой сорочки.

«А ведь раньше мы всегда спали голые!» подумал Свиридов и осторожно коснулся губами ее плеча.

Тоня отреагировала сразу – повернулась, протягивая руки и обнимая его, и прижимаясь лицом к нему. И только потом открыла глаза и поцеловала.

– Доброе утро, милый!

– Доброе утро, моя родная. А раньше ты спала без рубашки …

– Можно подумать, что моя рубашка когда-нибудь тебе мешала!

– Но зато она многое скрывает …

– И опять-таки это тебя не останавливало. Что-то не так?

И Тоня стала целовать его грудь, а потом села и одним движением сбросила сорочку.

– Кстати, голышом прогуливаться в туалет мне неловко … Что ты делаешь? Твои руки …

В этот раз они опоздали к завтраку, и Верочка посмотрела на дедю и бабу с укоризной.

УЛЯ, ТЫ ЗАНЯТА?

– Уля, ты очень занята? – высветилось на дисплее пейджера.

– Нет, я иду к тебе. – тотчас ответила Уля и как была, не снимая фартука, пошла в мастерскую Гриши.

Гриша сидел на диванчике, на коленях его лежал незаконченный рисунок, но он не смотрел на рисунок, а сидел, закрыв глаза.

– Что, Гришенька?

Уля подсела к нему поближе, сбросив туфли, забралась с ногами.

Гриша молча обнял Улю.

Тогда она начала говорить – обо всем, о чем придется: о проделках Верочки, о вчерашней заказчице, о нитках, которые никак не подберешь в тон, о своих разговорах с Дашей и Любой, и о всяких повседневных делах …

Гриша взял рисунок и показал его жене.

Старый город с островерхими крышами, лента мертвой реки, а на этой стороне, на набережной сидел человечек. Вернее, сидело что-то, напоминающее человечка, и он портил всю картину – пейзаж оставался мертвым.

И Уля, продолжая своей монолог, стала говорить, что там, наверное, холодно, но нет туч и нет ветра, А где же птицы? Наверное, они улетели на площадь, где их подкармливают. А вода такая холодная, и так холодно и одиноко сидеть у неподвижной воды. И так неудобно – я бы села вот тут, у камней, они прикрыли бы меня от ветра …

И Уля говорила, говорила, уже чувствуя себя одиноко на неуютной набережной, вдали от тепла, когда ни одно окно не обещает тебе приют …

Гриша вытянул руку и Уля увидела, что по нижней стороне листа бумаги было несколько откидных клапанов – на одном из таких клапанов был изображен человечек. Гриша отогнул клапан и берег обезлюдел, а рисунок стал еще более безжизненным.

В руке Гриши появился фломастер, но Уля не рискнула пошевелиться и убрать свою руку.

А конец фломастера прицеливался и двигался над листом бумаги, и вместе с рукой Гриши двигалась рука Ули – но она сама еще не ушла из пустоты и холода безжизненного города.

А фломастер одним движением родил птицу над пустой водой и двинулся ниже, к берегу. Тут из-за края листа появился чистый клапан и закрыл часть берега. И острый конец фломастера завис над белизной листа.

Уля боялась дышать. Рукой, которую она засунула за спину Гриши, она чувствовала напряжение его мышц, а другая рука ощущала дрожь фломастера. И тут кончик фломастера начал касаться бумаги – Уле было плохо видно, что именно этот кончик создавал.

Гриша отодвинул руку и Уля увидела на берегу, на камне, девушку в накидке – птица летела к ней. И пустое холодное небо ожило, и дома – там, далеко – казались не такими угрюмыми …

– Гриша …

– Что, родная моя?

– Гриша …

– Что, любимая? Ты в фартуке? Я тебя вытащил с кухни? Пошли, я помогу тебе …

Когда на кухню, привлеченная вкуснейшими запахами, заглянула Тоня, Гриша сидел на высоком барном табурете, держал на коленях Улю, а Уля целовала лицо Гриши.

– Мама Тоня … – оторвалась на мгновение Уля и продолжила покрывать поцелуями лицо Гриши.

А вечером, когда Верочка уже угомонилась, Гриша вынес в гостиную новый рисунок.

Там все было серое – но какая разнообразная гамма серых цветов!

Небо было серое, и серые здания стояли на том берегу реки. А вода была серебристо-серой, и над ней летела темно-серая птица. Спиной к зрителю, тут, на берегу, на камне, сидела девушка в накидке и капоре, и птица летела к ней. И хотя и накидка, и капор на голове девушки были серые, но они казались радостно-цветными. А на том берегу, в сплошной стене серых стен, светилось окно – только одно окно на весь застроенный берег.