Array Коллектив авторов - Под маской альтер-эго (сборник)

Даже сейчас, в болезни, она оставалась красивой. Нет, она уже далеко не та рыжеволосая девчонка, которую я полюбил, – годы и недуг стёрли с неё краски так же легко, как сегодняшнее утро забрало их у города. От шикарной копны огненно-рыжих волос остались лишь отдельные редкие пряди – такова цена борьбы.

Я знал, что это случится. Я готовился к этому многие месяцы. Бился головой об стены реальности, умолял врачей, глушил свою душу алкоголем и молился богам. Везде я видел лишь безразличие в отблесках своего отчаяния, и вот этот момент настал.

Она часто задышала. Было видно, что надвигался очередной пароксизм. Из глаз потекли горошины слез, и она почти беззвучно позвала меня. Последние силы ушли на два слова, быть может, самые главные слова вселенной: «Люблю тебя». Затем зашёлся в вопле монитор – сердце выбило заключительное стаккато, а тело выгнула дугой боль. И последний аккорд рвёт струнку в моей душе. Раздается долгий, протяжный визг. Порванная струна со всей силы хлестанула по сознанию. Теперь уже моё сердце остановилось. Вселенная оглушительно схлопывается до ничтожно малых размеров. Я припал к ней и зарыдал…

В отчаянии своём я не заметил, как всё вокруг изменилось – исчезли электрический свет и обшарпанные стены, не осталось ничего, кроме Нас. Мой крик застрял в горле, он распирал моё тело, вырываясь наружу лишь спазмами всхлипов, глаза нестерпимо щипали слезы. В тот момент меня не существовало как личности – я отбросил все человеческие условности, уподобившись животному, безвольно бултыхающемуся в океане боли.

Я все ещё сжимал её в своих объятиях, целовал её, пытался трясти, умолял проснуться – краем сознания осознавая всю тщетность моей истерики. Я до сих пор не знаю, сколько я так просидел, тихо подвывая что-то из её любимых песен. Кажется, это был Muse. Я делал это не для неё, о нет. Пелена безумия уже отступила, я напевал этот реквием лишь для себя, сил плакать больше не осталось. Тогда меня не удивило, что происходило всё где-то в безымянном поле средней полосы: вокруг тревожно шепчутся мёртвые стебли травы, а над головой собираются серо-грязные тучи, коленями я ощущал сырую землю и вокруг, до самого горизонта – ничего, только бескрайнее море пожелтевшей травы.

Закапал противный ноябрьский дождь. А я всё сидел и укачивал на руках свою любовь и тихо напевал её любимые песни. На её лицо падали капли дождя, пробегали свою короткую жизнь, повторяя все изгибы, прежде чем сорваться и упасть вниз, в сырую землю. Совсем как люди…

Я похоронил её там же, среди безымянного поля. Ей бы здесь понравилось – она любила жизнь во всех проявлениях, умела видеть красоту там, где я видел лишь жухлую траву и грязное небо.

Моя минута молчания, быть может, продлилась час, или день, или вечность – с того дня время потеряло для меня всякое значение, были лишь я и моя боль, а вокруг пели псалмы бессчетные гектары травы.

Это было наказание, или дар, или то и иное сразу. Даже сейчас я не знаю ответа. Быть может, дар вытекает из наказания не в виде награды за страдания, а как естественный ход вещей? У меня было много времени, чтобы обдумать это, ведь время стало абстракцией, а прежде незыблемый мир – мягким и податливым. Знаете, как это странно – ощутить себя бесконечной чередой одиночеств, бесконечной нитью, на которую нанизаны миры, как бусинки католических четок, которые готовы тасоваться и перемешиваться от одного лишь моего каприза? Я посвятил свою жизнь перебору всей этой бесконечности, в надежде найти когда-нибудь место, где между бусинок примостился деревянный крест – символ конца пути и моей боли.

Но я слишком далеко забегаю.

Сначала это было сложно контролировать, мой разум, опалённый отчаянием, метался, как луч карманного фонарика во тьме, моя вселенная кривлялась под вспышки стробоскопа, выхватывая из стопки мир за миром, место за местом. Мы любили путешествовать, хоть у нас это редко получалось, сейчас вся наша жизнь, словно кадры семейных фотоальбомов, мчалась мимо меня. Я посетил почти все места, где нам случилось побывать. Я вёл диалоги с памятью и Богом и неизбежно проигрывал. Снова и снова.

Один момент я всё же отмечу. Это место стало поворотной точкой в кривой наших судеб. В то время ей уже поставили страшный диагноз, но болезнь еще не наложила на неё свою печать. Мы пытались гнать тревогу из своих душ, мы так до конца и не верили в смерть. Нам было всего лишь двадцать пять.

Самолет вырвал нас из дождливой Москвы, чтобы унести за океан в сияющий Сан-Франциско. Помню её детский восторг от величественных небоскребов, от разлёта фантазии архитекторов – здания в стиле ар-деко боролись за солнце с модерном и авангардными несуразностями постмодерна. Особенное впечатление произвел на неё всемирно знаменитый мост Золотые ворота. Многим позже, прямо в тот день, когда земля приняла мою любовь, я стоял на вершине одной из опор этого моста. Город был затянут в саван из тумана и смога, а некогда светлое небо грубо замазал какой-то космический маляр смесью извести и грязи, а пролив у основания опоры терялся где-то в белесой мгле. Ветер трепал куртку и силился опрокинуть меня вниз, агрессивно завывая и свистя.