Вадим Тарасенко - Восставшие из Рая

– Серый, извинись, − захохотал один из стайки тинэйджеров. − А то он смотри какой, уебет и умрешь.

Взрыв хохота, сквозь которое донеслось едва различимое:

– Олег, успокойся. Не связывайся с ними.

– Пошлите отсюда, − Иннокентий Аркадьевич вскочил с места. − Вы говорили, что на колесах. На Гиляровскую не подбросите?

– Вы же хотели подышать свежим воздухом?

– Уже передумал! Пошлите! − и врач решительно направился к выходу.

– Ты не слышал, что твоя телка сказала, а ну катись отсюда, − раздалось за спиной Александра.

Он понимал, что сейчас начнется драка. Трое пацанов, не считая сопровождающих их двух девиц, на одного невысокого щупленького паренька. Все его мужское достоинство и армейское прошлое бунтовало против того, чтобы сейчас уйти.

– Подождите, Иннокентий Аркадьевич, я сейчас, − он хотел подойти к щупленькому пареньку и парню в бандане и в нагловато-непреклонной манере приказать: «А ну разошлись, пацаны».

Александр по опыту знал, что его уверенный тон и вид высокого, массивного, под два метра роста и сто двадцать килограмм веса, «шкафа» действовал на многих отрезвляюще. Он не успел.

– Ну что, жертва аборта, помочь уйти? А телку свою можешь оставить!

Душераздирающий крик заглушил начавшийся было гогот.

Когда Александр обернулся, Серый, закрыв лицо руками, катался по полу.

– Ах ты, сука! − двое его дружков кинулись на невысокого паренька.

Журналист на мгновение замешкался. Наблюдаемая им ситуация явно противоречила картинке, которую он спрогнозировал − валяющийся тщедушный паренек, дружно пинаемый ногами молодыми волчатами. Валялся как раз вожак стаи.

Александр так и не понял, что произошло. Паренек вроде один раз резко взмахнул руками и тут же еще два вопля присоединились к первому, слившись в один истошный ор.

«А паренек то не прост. Приемчиками владеет что надо».

Девушка, тем временем, схватив парня за руку, потащила его к выходу мимо неподвижно стоявшего журналиста. Взгляды парня и Александра на мгновение скрестились. И тот вздрогнул, столько ненависти было в этих темно-серых, как городской лед глазах.

– Пошли же, пошли, − услышал он голос девушки.

Та буквально тащила одной рукой парня за собой, а другой сбрасывала, падающие на лицо длинные, каштановые волосы.

– Саша, Вы хотите разбирательств с милицией? − к журналисту подошел врач. − Я лично не хочу. Два раза в неделю общения с этой конторой для меня это уже слишком.

– Ладно, пошлите, Иннокентий Аркадьевич, − мужчина еще раз посмотрел на вопящих подростков.

Парня и девушки он не обнаружил, те словно сквозь землю провалились. Длинная аллея, вдоль которой они пошли, сейчас была пустынна. Где-то в глубине парка громко каркали вороны.

«Да ладно. Я же не репортер криминальной хроники, а журналист, ведущий собственные расследования. Да и пацаны сами виноваты. Нарвались».

Уже перед самым выходом из парка за спинами двух мужчин с шумом взмыла стая ворон, пролетела над их головами и, описав размашистый полукруг, скрылась за стеной дома, стоящего напротив входа в парк.

«Интересно, так как тот парнишка сумел уложить трех пацанов? Спросить бы. Может и мне когда-нибудь это пригодилось бы», − проводив черных птиц взглядом, журналист вместе со своим спутником сел в свой автомобиль.

Через полминуты серебристый УАЗ «Патриот» растворился в нескончаемом потоке машин, несшихся по Селезневской улице.

А по окончательно опустевшей аллее парка легкий ветерок лениво тащил разорванный пакет с застрявшими в нем несколькими кружочками жареной картошки. На ярко-желтой поверхности пакета было витиевато написано: «С гриба…». Слово обрывалось на обугленном крае фольги.

Вороны, в отличие от человека, далеко улетать не собирались. Перелетев площадь, они выбрали по своему птичьему разумению подходящее место − двор многоэтажного дома и сели в него, спугнув нескольких воробьев. Во дворе и без них уже кипела жизнь. Торопливые воробьи и вальяжные голуби выискивали пищевые остатки, которыми щедро удобряла землю человеческая цивилизация. Молодые и не очень мамашки выгуливали своих первенцев и просто отпрысков. Дети постарше носились по двору, оглашая его своими звонкими голосами, голосовые связки которых еще не знали вкуса сигарет и алкоголя. И словно подыгрывая этому размашистому ритму жизни, блестели в солнечных лучах многочисленные окна домов, омытые недавними сильными ливнями.

Воробей, нахально стащив из-под клюва медлительного голубя корочку хлеба, взмыл с ней ввысь и из последних сил волоча тяжелый для себя груз, сел на козырек окна на третьем этаже и торопливо загвоздил по добыче. Маленький комочек торопливо впихивал в себя хлеб, косясь и на небо, и на рядом находящееся окно, опасаясь нападения. Глупая птичка не знала, что со стороны окна опасность ему не угрожала. За ним никого не было. Солнечные лучи, проникая через неплотно задвинутые шторы, освещали большую спальню, блестели на многочисленных разноцветных флакончиках и баночках, стоящих на трюмо, отражались от его большого зеркала, бросая зайчик на просторную кровать, точнее на лицо женщины, лежащей на ней. Сползшее на пол одеяло обнажало уже немолодое, рыхлое тело, упакованное в дорогое французское нижнее белье. Ярко-красный бюстгальтер нелепо задрался одним концом вверх, обнажив левую грудь, похожую на сморщенное маленькое яблочко с большой червоточиной − темно-коричневым соском. Женские кружевные трусики валялись рядом с женщиной на кровати. Но их почти не было видно из-за огромного ярко-красного кровавого пятна, залившего полкровати. Нетрудно было увидеть источник этой крови. Разведенные в разные стороны ноги женщины открывали неприглядную картину − развороченное влагалище с всунутыми туда по самые рукоятки щипцами, которыми обычно раздавливают череп ребенка при аборте на одиннадцатой-двенадцатой неделях. Рядом с залитыми кровью щипцами лежал специальный хирургический петлеобразный нож − кюретка, которым выскабливают матку после аборта, удаляя с нее остатки детского места.