Алексей Корепанов: Зона бабочки

Примеры были.

«В полдневный жар в долине Дагестана с свинцом в груди лежал недвижим я…».

Это Лермонтов про Саню Столярова. Не в Дагестане, правда, было дело, а гораздо восточнее… и южнее… — но какая разница? «С свинцом в груди» — вот что главное. И ящерицы, ящерицы вокруг, тьма-тьмущая ящериц… А Вагиз, Канатоходец, — так его прозвали еще чуть ли не в века Трояновы. Не в полдневный жар, а на рассвете, и, опять же, не в Дагестане, а в другом месте…

У каждого из погибших сотрудников группы «Омега» был свой Дагестан.

Привычно вспомнилось: «Я есмь Алфа и Омега, начало и конец» [1] Откровение Иоанна Богослова. (Здесь и далее — примечания автора.) — и комментарий не боявшегося ничего Скорпиона. «Возможно, Господь и вправду альфа, — усмехался Скорпион, — но с омегой он пролетает, парни. Омега — это мы, и мы — круче!». Ну прямо типичный инструктор в стандартном америкосском кинодерьме. Хотя говорил Скорпион искренне. И имел на то основания.

«Омега» — последняя буква. Последний шанс, когда другие возможности уже исчерпаны.

У Гридина неожиданно заныло где-то между лопаток, но почти тут же все прошло.

Так ничего и не услышав, он полежал еще немного, сосредоточившись, настраивая себя, а потом по-змеиному пополз в ту сторону, куда ранее послал две пули. Пистолет по-прежнему был продолжением его правой руки, хотя в этом уже не было необходимости — теперь Гридин знал наверняка, что опасности нет. Во всяком случае, здесь и сейчас.

Но береженого, как говорится… Не в собственной ведь квартире, и не на даче у Лешки Волкова — еще не пообвык.

Поверхность, по которой он полз, была все такой же «поролоново-резиновой», но это не имело никакого значения и никак не влияло на выполнение задания. Иначе ему, Гридину, обязательно указали бы при инструктаже на эту местную особенность. Или особенность местности. А вот то, что он, следуя туда же, куда улетели пули, так никого и не обнаружил, значение имело. Очень даже. То, что рассказывал ему Скорпион, готовя к заданию, похоже, подтверждалось. Нет, сомнений, разумеется, и так не возникало, но всегда лучше убедиться самому.

Работать здесь было можно.

Ничего и никого…

Герман поднялся на ноги и убрал пистолет.

«Будем считать, что это стандартный вопрос на дальних подступах, — сказал он себе. — Меня засекли, распознали как чужого и, вероятно, готовятся встретить уже там, на месте. Что ж — всегда готов!»

Это не было бравадой, это была констатация факта. В течение всей чертовой дюжины с лишним лет в «Омеге» он, Герман Гридин, действительно был всегда готов. И не подводил.

Да и разве мог он подвести — с таким-то именем!

Герман Георгиевич Гридин — гранитно, железобетонно, твердокаменно, зубы сломать можно. Поэтому и прозвище у него было соответствующее — Командор. Да-да, тот самый, который статуя, «каменный гость». Который руку до смерти пожал жеребцу Дон Гуану, хотя не руку надо было сжать этому раздолбаю с безупречной эрекцией, а другую часть тела…

Деда Германа по отцовской линии звали Григорием Гавриловичем, отец был Георгием Григорьевичем — тоже сплошные непробиваемые «г». «Гришка, гад, гони гребенку — гниды голову грызут»… Отец традицию поддержал, окрестил сына Германом. Причем имя взял не с потолка — мог ведь и Глебом наречь, и, не дай бог, Герасимом, и Геннадием. Назвал в честь любимого артиста, Олега Стриженова, сыгравшего роль злополучного инженера в старом кинофильме «Пиковая дама». Саму повесть Пушкина Георгий Гридин не читал и был не в курсе, что инженера звали Германном. С двумя «н». И не имя это было, а вроде фамилия. И хорошо, что не читал — Германа Гридина вполне устраивала одна буква «н» в собственном имени.

Он окончательно решил оставаться на месте и уселся по-турецки, положив ладони на расставленные колени. Вокруг было тихо. Если кто-то и притаился неподалеку, то ничем себя не выдавал.

…Мрак исчез мгновенно, словно по чьей-то команде, сменившись светом. Правда, свет был так себе, не ярче, чем от маловаттной лампочки, но все-таки… Утро сменяет темноту по-иному, оно не набрасывается, а подкрадывается, постепенно вытесняет ночь. Однако такая повадка присуща ему где-то там, но не здесь. Ничего не попишешь, аномальная зона есть аномальная зона. И совсем не факт, что это именно утро.

«Фиат люкс, — мысленно сказал Гридин. — Да будет свет».

Такое прорывалось у него порой в самые неожиданные моменты. Его мама чуть ли не всю жизнь работала библиотекарем, и Герман в детстве и юности много читал, чем отличался от многих и многих сверстников. Временами книжное само собой приходило ему на ум, а хорошо это или плохо — кто знает?