Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 2

– Один Святой, думаю, слышала о таких, взывал: «О, если бы я мог отдать свое тело прокаженному, а его плоть взять себе! Облегчив тяжкие страдания, разделив участь». Говорил искренне, понимая невозможность такого на земле – совершенной любви здесь нет. Тысячелетия отблески ее, зарницы, выхватывали в темноте вехи к ней. Пока не появилось христианство. И наша благотворительность, наша помощь, милостыня – только проба, попытка взять чью-то боль на себя. Маленький сполох, отблеск великой любви на тебе. Ведь мы помогаем, понимая и сочувствуя, но ни в коем случае не желая себе испытать те же страдания. Не допускаем мысли. Я помогу и облегчу – но не дай мне Бог такого же – вот мысли поврежденного разума человеческого. Как далеки они даже у честных и порядочных людей от вершины того великого чувства. Ведь и несчастные живут рядом только для нас. Для возможности лечить нам себя.

Мужчина тяжело вздохнул и покачал головой:

Полина, смущаясь, тихо прошептала: – Увы. Человек не любит сложного пути.

– Ревнители «свободы» заманили простотой – тремя словами: Успех в благополучии и в мире.

– Но… разве это плохо?

– Обманщики крепко постарались, чтобы ты так думала. Но люди смотрят ту же постановку, что и века назад – с «Перуном», «Зевсом» и «Атлантами». Телец из золота сменил Ковчег Завета – все стали Иудеями Синая. Втащили идолов «имен» на постамент. И нет на них сегодня Моисея. Более того, разбуженные идолы начали уже сами черкать страницы, противясь «новым» авторам, «нового» жанра. Они правят уже и новые «заповеди», растаскивая человека по частям. Обещая сласть потерянного Рая здесь и сегодня. Мир без нищих и больных. В свободе ото всего. Но сцены те – Перуны, а заповеди – ложь. Ведь пишущие сами прокаженные.

– Всё это неприятно… – Полина поморщилась. Она не понимала аллегорий. – А здесь?.. в вашем городе?.. герои чьи? Чего?

– Романа. Где можно повзрослеть. «На всякий жанр найдется свой отступник» мой девиз. И город – для таких!

Женщина, скрывая приятное изумление, отвернулась, будто разглядывая что-то в переулке. Лицо зарделось.

– О город! Мой фрегат! – мужчина вытянул руку вперед, не заметив смущения Полины. – Укрытие и гавань! Бегущих от людей… от низости высот. От путаных тирад, от холода объятий, от лозунгов, знамен и позолот. – Он вдруг улыбнулся. – Здесь можно изменить пролог и постановку. Исправить и помочь. Да что там!.. – излечиться!

– Любому человеку?!

– Да. Ведь город – авансцена… в великой путанице окриков, народов, каст, сословий… помнишь?

Полина машинально кивнула.

– С двумя занавесами – от зала и от сцены. Некая середина, точка отсчета. Здесь все равны как должники друг другу.

– Чьи должники?

– Друг другу. Ну и… мостовых, домов, страниц… – говоривший обвел рукою улицу. – Здесь получает каждый право исправлять.

– Так не бывает… – единственное, что могла сказать Полина, не до конца понимая спутника, и покачала головой. – Но… зачем? И для кого такой эксперимент?

– Сегодня – для тебя.

– Меня? – в голосе слышалась досада.

– Стать большим должником… как здесь случалось прежде. Не бойся, не с одной.

– О да, я вижу пару человек, – горько усмехнулась женщина, и указала на сквер, где за листвой виднелся чей-то памятник. – Вообще-то мне б домой. К чему долги и в чем? Зачем их набирать?

– Домой?.. – мужчина поколебался, – да только я не властен. Точнее… не один. Но всё в твоих руках. А долги особенные… отдать нельзя. Их можно принимать. Под бой часов пока не кончен месяц.

Полина мягко улыбнулась надежде. Она свыкалась с неопределенностью, но мысли бежали вперед – к ожиданию событий. Которых уже не особенно желала. Всё выходило как-то не так. Однако вновь оставаться одной не хотелось и потому она спросила:

– А город… он большой?

– Тут хватит места всем. Желающим бежать.

– Бежать? – женщина пожала плечами. – Чтобы принять? Желающих не видно.

– О, город полон, дышит и кипит. Заметить, правда, трудно.

– А магазины?

– Звон пряжек?

Полина подкусила губу, но тут же нашлась:

– На первый взгляд уныло. Ни блеска… – она снова бросила взгляд на сквер, – ни Петрарки.

И, удивляясь спасительной догадке, смело посмотрела на мужчину.

Тот посерьезнел:

– Петрарка покинул эти улицы пару сотен лет назад, так и не оставив о себе памяти.

– Жаль…

– Мне нет.

– Странно это всё. Странный разговор, – спутница непроизвольно огляделась. – Какая-то скучная картина получается. А знаете, я подумала, что это сон. Только какой-то уже не забавный, хотя… – она потрогала спутника за рукав, – но зачем я проснулась здесь? И где мой Валентин? В театре? – бодрясь догадкой, спросила Полина саму себя.