Виктор Тарасов - Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2

– Чего орешь, оглашенный?!

Я схватил ее в охапку и с трудом приподнял грузную женщину, совсем забыв о том, что у меня теперь не свое тело, а тело слабосильного подростка.

– Ура, тетя Клава! – продолжал орать я. – Да здравствует жизнь! Да здравствует лето и солнце!

– Пусти, оглашенный! – отбивалась от меня тетя Клава. – Надсадишься!

Я отпустил санитарку и бегом бросился в свою палату. Все то, что сейчас я сообразил, прежде всего нужно было тщательно обдумать. Судьбою или природой мне представилась уникальная возможность прожить новую, совершенно другую жизнь. Это практически означало, что могу начать жить сначала, избежать множества ошибок, которые я уже совершил, и наделать новые. Кроме того, я могу избавить двух симпатичных мне людей от нового горя и потери сына. Пусть я самозванец, но они-то считают меня настоящим сыном. Теряю я, впрочем, тоже очень много. Ну, во-первых, я теряю детей, мать. Теряю свое, такое привычное и удобное для меня тело, теряю жену, которую я, впрочем, стал ненавидеть. Еще теряю работу, специальность и, превратившись в подростка, теряю взрослую самостоятельность.

Я поежился. Мне, кроме всего прочего, придется ходить в школу, учить уроки, постоянно общаться в школе с салагами… Черт! Все это мне не очень-то нравилось. Как ни крути, а получалось, что все плюсы новой жизни уравновешивались не менее весомыми минусами. Взрослому человеку начать вести жизнь подростка, перспектива не из приятных.

А кто тебя заставляет задерживаться на этой стадии, Ведунов? – спрашивал я сам себя. – Все твои умения, специальности, память останутся при тебе. Даже твоя магическая сила. Живи и постарайся быстрее взрослеть. Заставь других считаться с тобой. И, кроме того, у твоего старого тела есть хозяин. Не забывай, что ты только его копия. Не забудь, что твой оригинал, которому ты обязан своим существованием, лежит внизу, почти рядом. Поэтому ты обязан помочь ему всем, чем только сможешь. Постарайся поднять его на ноги. Не забывай, что это у него, а не у тебя, есть мать, дети и внезапно возвратившаяся жена. Он сам должен нести свой крест, выполнять свои обязанности перед родными и близкими. Но ты должен помочь ему!

Кроме того, заявить, что я двойник Ведунова, кому-либо было бы верхом глупости. Появятся мордовороты в белых халатах и быстренько отправят по единственной дороге – прямиком в сумасшедший дом. Кто из наших сограждан, находясь в здравом уме и ясной памяти, способен поверить в переселение душ?

Так я выбрал окончательно не слияние наших разумов, а раздельное существование. Должен ведь я был как-то отблагодарить людей, телом сына которых я сейчас владел и именно поэтому остался жив и здоров.

Еще три долгих дня я провел в больнице, пока не упросил Виктора Ивановича меня выписать. И все эти три дня, обычно по ночам, я прокрадывался в восемнадцатую палату и накачивал своего двойника энергией пока он спал, полностью израсходовав на него почти всю энергию своего семени.

Аура двойника восстановилась полностью и не выглядела теперь опасно тусклой. Меня только очень беспокоило то, что она оставалась все эти дни серого цвета. Это был цвет равнодушия, душевного надлома и апатии. Но с этим я пока ничего не мог поделать, и меня очень беспокоило то, что я никак не мог связаться со своим двойником с помощью мыслесвязи. По-прежнему мешала зеркальная стена – сфера, которая не пропускала в его сознание мой зов, и я понял, что в результате смирновских событий сознание двойника получило психическую травму, размеров которой я просто не мог осознать. Двойник оставался открытым для обычного общения и был закрыт во всех диапазонах сверхчувственного восприятия. Его дар каким-то образом закапсулировался, создав такую непробиваемую защиту, мощи которой я не мог себе представить.

С помощью обычных средств человеческого общения что я ему мог сказать? Представиться Ведуновым, почему-то оказавшимся в теле подростка? Попытаться слиться в оригиналом в единое целое? А как я мог это сделать, если даже моим попыткам связаться препятствовал зеркальный блок? Оригинал вполне мог не поверить незнакомому долговязому подростку, посчитать его слова не стоящими внимания, бреднями, мог прогнать.

Обдумав в последние дни эту проблему, я решил оставить своего двойника в покое, не говорить ему ничего о моем существовании и положиться во всем на целительное воздействие времени.

Светлана наведывалась в восемнадцатую палату почти каждый день и выходила оттуда со слезами на глазах. Притаившись где-нибудь в стороне, так, чтобы она не могла меня видеть, я с каким-то болезненным любопытством глядел на эту, ставшую для меня чужой, женщину. Конечно, я замечал, что она страдает, что ей приходится несладко во время посещения восемнадцатой палаты, но в моей душе почему-то не было ни капельки жалости. Если она даже вовремя спохватилась и оставила своего программиста, все равно теперь я не ощущал к этой женщине былого влечения. Любовь, сжигавшая меня долгих восемь лет, ушла безвозвратно.