Сандра Красникова - Вакуумная тишина

– Где я? – спрашивает он, с трудом открывая глаза.

Ответа нет. Гулкая тишина проносится по коридору (иначе невозможно назвать то помещение, в котором очнулся Ясон Григорьевич); она мчится, как вестник непогоды – сначала не настырно, не привлекая к себе внимания, а после – угнетающе-тоскливо. Витающее в воздухе ощущение безысходности через легкие наполняет нутро.

«Я умер? И теперь обречен на вечные скитания там, откуда бежал?» – думается Ясону Григорьевичу.

И вот уже в глазах мелькают загадочные, призрачные огоньки фонарно-желтого цвета. Чьи-то шаги слышатся в приглушенной темноте коридора, и в скором времени очертания двери проясняются, доносится тихий скрип, и на пороге появляется мужчина. В грушевом отсвете уличного фонаря его лицо кажется ужасающе нереальным, мистическим, устрашающим. Даже подобие улыбки, сложенной на грубых губах, не внушает никакого доверия в мире, где доверять нельзя никому.

– Вы уже пришли в себя? Как самочувствие? Все в порядке?

«Это он? Неизвестный Георгий Георгиевич, которого я встретил на мосту? Значит, я жив. И зачем я снова здесь? Когда уже получится уйти туда, где нет этого мира? Неужели он спас меня, чтобы я снова мучился, давился остатками жизни, мною же и загубленной?»

Невыносимая, непонятно откуда взявшаяся злость охватывает Ясона Григорьевича, и вот он уже смотрит на возникшего перед ним мужчину, как на злейшего своего врага, словно бы именно тот виноват во всех бедах человечества.

– Местонахождение.

– Простите?

Невинно-детский голос незнакомца трогает сердце врача. Каким бы грубым басом ни говорил Неизвестный, какие бы низкие ноты он ни брал, есть что-то нетронутое в его голосе, что-то такое, что перечит его возрасту и, соответственно, хоть какому-то жизненному опыту, что-то такое, что заставляет смягчиться.

– Где я сейчас? – уже спокойнее спрашивает Ясон Григорьевич.

– Забульварная улица.

– Забульварная? Забытый Илья Олегович проживает где-то рядом?

– В какой-то степени: минут за пятнадцать отсюда, думаю, можно дойти до кладбища.

Тело Ясона Григорьевича покрывается мурашками. «Последний, – проносится у него в голове. – Последний из первого набора. Значит, не справились. Теперь… неужели теперь конец всему?».

– С его смертью наша жизнь превратится в ад, Георгий Георгиевич, – все еще сотрясаясь, говорит врач.

– Нам не привыкать.

Спокойствие незнакомца заставляет Ясона Григорьевича чуть прищурить глаза, чтобы четче увидеть мужское лицо и удостовериться в том, что человек перед ним не мираж или плод воображения умирающего безумца. В еще туманной голове даже мелькает мысль, не видение ли это, посланное Сатаной за все многочисленные прижизненные грехи.

– Вы даже не представляете, что говорите! – старается возразить Ясон Григорьевич, но губы и язык плохо слушаются его. – Теперь нет спасения!

– Люди умирают повсеместно, нам этого не изменить. Илья Олегович – всего-навсего очередная жертва ГСК.

– «Очередная жертва»? Вы хоть что-нибудь знаете об этом вирусе?

– Столько же, сколько и Илья Олегович, и вы, и весь мир. Это совершенно не изученная болезнь, не проявляющая никаких симптомов. В один момент человек просто засыпает и легко, безболезненно умирает.

– А откуда вы знаете, что человек умирает без боли? – неожиданно вскипает Ясон Григорьевич и подскакивает на ноги. – Разве вы подвергались атакам этого вируса, чтобы судить о подобном? Думаете, умереть равносильно тому, чтобы наткнуться зубами на палочку, поедая леденец?

– Я стараюсь не думать об этом… простите, как вас зовут?

– Ясон Григорьевич.

– Так вот, Ясон Григорьевич, я считаю, что все равно смогу узнать обо всем только тогда, когда придет время попробовать. Но смерть, не заставляющая корчиться от боли и стонать, как мне кажется, вполне неплохой вариант. По крайней мере, лицо моей жены не выражало ничего, кроме полного спокойствия, не всегда показывающегося на лице и во время самых сладких сновидений.

– Вы видите только внешность. Препарат сделан так, чтобы человек не имел сил выразить свою боль как вербальным, так и невербальным способом. Медленно заполняя клетки мозга, он сначала прерывает нервные импульсы к лицевым мышцам, лишая возможности мимики, а потом начинает разъедать все нервные связи, пока не дойдет до структур ствола, у основания головного мозга, и человек не погружается в глубокий сон, в котором нет ни дыхания, ни пищеварения, ни жизни. Только тогда из "клеща" выходит "спасительная" жидкость, поедающая клетки крови. Никто не выжил, чтобы сказать больно ли во сне оставлять жизнь.