Александр Гриневский - Тут и Там

Друзьям, которые тут и которые там…

Пронзительно сияют фонари

И режут темноту промокших улиц.

Иди, под ноги не смотри.

Смотри, чтобы вослед не оглянулись.

Крадутся мыши по лугам,

Несмело облака целуют небо.

Очередные пьяные сто грамм,

За тех, кто был, за тех, кто не был…

Не надо никого спасать,

Пришла пора самим спасаться.

Брать и бежать. Не отдавать!

И с тем, что взял не расставаться.

Очень интересно! Мне сложно даже себе объяснить, что происходит. Такое ощущение, что я не только думаю, но и записываю, хотя нет ни бумаги, ни ручки, нет самого меня. И всё равно, мне кажется, я пишу. Бред какой-то! И уже тем более не представляю для кого я пишу. Для тех, кто там, внизу? Кто ещё живы? Глупость. Это никогда не сможет попасть к ним. Для тех, кто здесь, кто сейчас рядом со мной? Им-то это совсем ни к чему… Да и есть ли они рядом?

А ладно, всё равно здесь больше нечем заняться. Буду просто думать, вспоминать. Мало ли что кажется…

Дай-ка я ради пущего любопытства посмотрю на себя со стороны. Пускай я – буду он. Может это поможет что-то прояснить? Хотя, что я хочу прояснить – сам не знаю.

Все равно как-то неуютно. Не могу привыкнуть к одиночеству. Этот яркий свет… Привыкну, наверное… Вон Беня чувствует себя совсем комфортно. Только молчит всё время.

Есть ли начало и есть ли конец? Сейчас я в этом сильно сомневаюсь. Раньше было проще. Ну да ладно, опустим начало, начнём с конца.

ТАМ

Он загремел в больницу неожиданно, ничто не предвещало такого развития событий. Только вернулся с гор и даже еще успел откатать на велосипеде по заснеженным просекам Лосиного острова, как вдруг ни с того ни с сего прихватило спину – и прихватило сильно. Высокая температура. Не повернуться – больно. Спать не мог, не мог найти положения, при котором боль бы отпускала. Забывался на несколько часов сидя, в других положениях было ещё хуже. От врачей упорно отказывался, убеждая себя и окружающих, что организм должен сам справиться с болезнью. Но перепуганные родные полезли в справочники, методом тыка и подбора подходящих симптомов поставили диагноз – опоясывающий лишай, и пошло-поехало самолечение.

Врач все же появился, как выяснилось позже, невропатолог – больных много, терапевтов на всех не хватает. Выслушал, послушал, постучал – заявил, что в лёгких всё чисто, он их не слышит и поэтому исключает. Почесал затылок, не высказав ничего вразумительного, что-то выписал и отбыл, предупредив, что ещё заглянет на днях.

Через неделю стало совсем плохо – он уже с трудом поднимался с постели.

Дальше события развивались стремительно. Появились знакомые врачи, машина брата, мелькнули заваленные снегом улицы. Он с трудом поднялся по лестнице на второй этаж, где располагался рентгеновский кабинет. От постоянной боли, бессонницы и изнуряющего недосыпа всё плыло перед глазами, он заторможено передвигался в вязком горячечном тумане.

Диагноз однозначный и быстрый – плеврит правого лёгкого. Рекомендация одна – больница и как можно скорее.

Ему было всё безразлично, хотелось домой, сжаться в комок, привыкнуть к боли и смотреть в окно, ощущая морозную белёсость окружающего мира, разрисованную черными ветвями деревьев. Хотелось быть одному.

Всё осложнялось тем, что был вечер пятницы, но врачи убеждали – медлить нельзя, родные всполошились, появилась скорая, и вот он уже валяется на койке в больничном холле – мест в палате до утра не будет. Пожалуй, ему стало даже легче. Вот теперь он действительно остался один, не было жалостливых взглядов жены и мамы, телефонных звонков друзей, не надо было вести изнуряющей борьбы с родными, старающимися напоить или накормить чем-то особенным. Он отдался – стал податливым материалом в чужих, безразличных к нему руках незнакомых людей – врачам.

Сразу же лошадиная доза антибиотиков, капельница, сильное снотворное по вене и долгожданный провальный сон.

Утро в больнице начинается рано, оно монотонно и серо, как сама болезнь. Покашливание и редкие шаркающие шаги больных по коридору, звяканье железных подносов в столовой, быстрые летящие шаги медсестёр, резкое хлопанье дверей палат, и вот уже доносится бодрый клич, дробящий вязкую предрассветную тишину, – «на уколы!» – всё, надо начинать жить.