В итоге от дня знакомства до дня свадьбы прошло меньше года, я стала официально именоваться фрау Беатой Штайнбах, получила вид на жительство в Германии, и поселилась в старинном двухэтажном особняке, принадлежащем моему мужу вместе с земельным участком и автоматически возводящем Эберта в ранг состоятельных жителей Ор-Эркеншвика. Объективно, на новом месте всё сложилось для меня чуть ли не идеальным образом: благодаря наработанной еще в столице базе, я довольно быстро преодолела языковой барьер, как правило, служащий основным препятствием на пути к интеграции в немецкое общество, природной коммуникабельности у меня тоже было не отнять, а готовность губкой впитывать новые знания помогла мне освоиться среди господствующих в Германии порядков. За медовый месяц мы с Эбертом исколесили без малого всю Европу, и ничего не предвещало появления туч на горизонте нашей любви. Впрочем, а была ли изначально между нами любовь или все-таки в глубине души каждым из нас двигали весьма прагматичные мотивы, а взаимная симпатия и физическое притяжение лишь составляло приятный бонус к обоюдно полученным от этого союза выгодам?
Юная студентка из семьи со скромными доходами, словно в сказке, стала женой богатого иностранца и на зависть всем вокруг укатила на ПМЖ в Европу, разве это не история современной Золушки? И ладно бы, иностранец был стар, толст, противен и лыс, но к внешности Эберта не смог бы придраться даже самый въедливый критик – в придачу к тому, что мой муж был сложен, как Аполлон Бельведерский, в его облике сквозила притягательная уверенность в себе, помноженная на холодную, преисполненную чувства собственного достоинства красоту. Эберт был выше меня на две головы, он без видимых усилий поднимал меня на руки и играючи кружил по комнате, а я заливалась беззаботным смехом, ощущая себя под надежной защитой. В свою очередь, жутко уставший от воинствующего феминизма своих чрезвычайно эмансипированных соотечественниц Эберт убежденно считал, что молодая неопытная девушка из бывшего СССР станет для него наилучшей спутницей жизни. Наверняка, Эберт мнил себя Пигмалионом, ваяющим из меня персональную Галатею, для достижения поставленной цели он не жалел ни времени, ни денег, но, к вящему сожалению, запоздало обнаружил, что исходный материал ему достался не особо пластичный.
Естественно, первое время после переезда Эберт был для меня непререкаемым авторитетом во всем и везде: я абсолютно не ориентировалась в непривычных и пугающих реалиях чужой страны, уровень немецкого оставлял желать лучшего, контакты с соседями налаживалась со скрипом и пробуксовкой, да и материально я всецело зависела от мужа. А еще я вынужденно прервала обучение в родном университете, но так никуда и не поступила в Германии. Гораздо позже до меня дошло, что Эберт намеренно отказывался содействовать мне в продолжении образования – ему была нужна жена послушная, домашняя, напрочь лишенная профессиональных амбиций, то есть типичная курица, деловито копошащаяся по хозяйству и не обладающая ни собственным мнением, ни правом голоса. На практике Эберт оказался заложником расхожих стереотипов и до определенной поры свято веровал, что привез идеальную жену, чей круг интересов не простирается дальше кухни и всяческого ублажения своего благоверного. Совсем не удивительно, что как только я слегка освоилась в стране, Эберт увидел меня с иной стороны, и увиденное ему, мягко говоря, не очень понравилось.
Я хотела и дальше учиться на журналиста, я хотела печататься, я хотела развиваться, я хотела путешествовать, я хотела работать наряду с мужем, но при попытке озвучить свои желания вслух Эберт моментально дал мне понять, что моим мечтам не суждено воплотиться в явь. Тревожный звоночек гулким эхом отозвался у меня в ёкнувшем сердце, тем же вечером я позвонила маме, и получила однозначный совет не перечить мужу, не искать добра от добра, не страдать ерундой, дорожить своим счастьем и не рушить семью из-за какой-то глупости. Мама была так убедительна и тверда в своих неоспоримых доводах, что я и сама начала думать, что была неправа и временно оставила разговоры на тему самореализации, однако, мысль о собственной никчемности отныне посещала меня в разы чаще прежнего. Я ждала от Эберта поддержки, а он упрямо чинил мне препоны, он будто бы делал всё возможное, чтобы я не почувствовала себя полноценным членом общества. Он боялся моей потенциальной независимости до такой степени, что принципиально запрещал мне проходить любые курсы кроме языковых и все эти пять лет я молилась, чтобы ему не пришло в голову отключить мне доступ в интернет – мою единственную отдушину, откуда я жадно черпала информацию, не позволяя себе деградировать.
Читать дальше