Владимир Баграмов - Цветы на болоте

— Идол ты мой, идол, — притворно горевала Мария, стоя над мужем. — Третий ночи, слышь? Выпей, что ли, непутя ты беспутная! Всю душу вымотал… Люди добрые сны смотрят, в подушку посапывают, а ты…

— Отзынь. — Спирька сурово оглядел жену с головы до ног, подумал некоторое время и добавил: — Навсегда отзынь.

— Я те отзыну, тресну вот раз! Ишь, Чингиз-хан нашелся!

Спирька рывком вскинул голову и глянул так, что Мария испуганно ойкнула и отошла к кровати. Взбила подушки, разделась и нерешительно потянулась к выключателю, но натолкнулась на Спирькин взгляд и отдернула руку. Стояла, виновато моргая.

— Можно, гаси, — сурово поднял бровь Спирька.

Щелкнул выключатель. Кровать жалобно взвизгнула пружинами, принимая могучее Мариино тело, потом в наступившей тишине пропела потревоженная балалайка. И опять все стихло.

В том, что на мужа «накатывало», Мария винила себя. Три раза она беременела и все три раза не могла доносить. Деревенские злыдни сплетничали, что, мол, до того здорова Мария Терехова — дитя из чрева исторгает! Но на эти разговоры Спирька плевал, а бабу из соседнего села чуть и вовсе не прибил, когда сунулась к нему с советом найти другую жену.

Прошлый год родилась девочка семимесячная, пожила пять дней и ночью, так и не наплакавшись вдоволь, умерла. Спирька вычернел с горя, два дня беспробудно пил. Мария беззвучно плакала, слоняясь по двору, по нескольку раз перемывала одни и те же плошки-кастрюли.

На третий день, опухший и страшный, Спирька вылез во двор, долго пялился на белый свет мутными глазами, выпил трехлитровую банку молока и подошел к Марии. Тоном, не допускающим возражения, заявил, что поедет в город выбирать ребенка из детдома. Мария страшно побледнела, сцепляла и расцепляла пальцы рук, долго молчала. Потом вымученно улыбнулась и кивнула. А вечером у сарая Спирька нашел остатки трех икон, доставшихся Марии в наследство от бабки. Иконы были изрублены топором в щепу. Спирька сложил их кучкой, выкурил папиросу и сжег. Почему-то запомнился ему высвеченный пламенем глаз Николы-угодника, которому так часто молилась Мария, чтоб дал ребенка.

Месяц они обсуждали этот непростой вопрос. Спирька требовал пацана, «чтоб хулиган и поцыганистей», Мария склонялась к девочке — «беленькой, тихой и ла-а-сковой!» Сошлись на двоих. Весной было решено ехать в город выбирать «ребенков». Стали ждать весну…

…Мария смотрела в потолок. Ни о чем не думала, все думы были оставлены до весны. Она тихо погружалась в зыбкую дремоту, сулившую крепкий здоровый сон. Дремота обволакивала ее необъятное тело теплом и приятной тяжестью.

У Спирьки онемела спина, давно болела поясница. Но было любопытно вот так сидеть, ощущая вокруг пространство, темноту, наполненную невидимой жизнью.

Заскреб когтями по лавке кот Филимон, точил свои «царапалки». Ровно и могуче дышала Мария — как видно, уснула. Треснули половицы, звук тягуче повис в воздухе, прокатываясь по телу ознобиной и мурашками…

Спирька встал. Глаза привыкли к темноте, и он с интересом огляделся. С лавки прыгнул кот, тиранулся о штанину, Спирька взял его на руки. Филимон благодарно ткнулся под ухо, запел-заурчал на низкой ноте. Спирька довольно хмыкнул, погладил кота, пошел к кровати. Из-под ноги с грохотом вывернулась балалайка. Пробурчала со сна потревоженная Мария, что-то опять про «идола»…

Спирька только хотел пустить кота на пол, как он сильно оттолкнулся от хозяйской груди, с шипеньем перелетел на лавку. Удивленный Спирька вгляделся: Филимон сидел неподвижно, головой к окну. Вдруг показалось, что тонкий, с хрипотцой голос произнес Спирькино имя. Спирька оторопело прислушался, тряхнул головой, но все было тихо. Чертыхнулся, пошел к кровати, сел на угол, снял сапог, размотал портянку и кинул ее к печи на пол, стал стягивать другой…

— Спиридо-о-о-он!

В темноте противным голосом взвыл кот и тут же смолк. Спирьке стало жутко: «Вот черт! Мерещится всякая…». Рывком снял с головы свитер вместе с рубашкой, осталось стащить с рук…

— За-а-мерзну-у-уже-е-э! — на одной ноте.

Свитер и рубашка непостижимым образом оказались на нем. Неловко подвернувшаяся пуговица впилась в ребро, Спирька поправил. Привстал с кровати, опять плюхнулся — взвизгнули пружины.

На возню прянула со сна Мария, нащупала его бедро, хотела что-то спросить, но Спирька резко повернулся, запечатал ей ладонью рот, наклонился к уху, жарко выдохнул:

— Слушай! Не греби руками-то, отзынь!