Ник Перумов - Александровскiе кадеты. Том 1 [litres]

– Тихо ты! – зашипел на неё Федя. – А кузен Валера, он… он…

– Ты только не говори никому, – потупилась Лиза. – Он же и впрямь кузен. Мамин племянник.

– Не скажу, – мрачно пообещал Федя. А потом не удержался и добавил: – И никакое оно не прогнившее! Самодержавие наше…

– Ну конечно нет! – горячо подхватила Лиза. – Это ж так… мама говорит: «Кто в юности не мечтал изменить мир?..» Так не скажешь?

– Не скажу.

– Точно?

– Могила!

– Поклянись! – торжественно проговорила Лиза, соскакивая с качелей и глядя Фёдору в глаза. – Крест целуй!

Зелёные глаза у неё так и горели.

Федя повиновался. Расстегнул ворот, достал нательный золотой крестик.

– Клянусь, что буду молчать и в том крест святой целую! – трижды перекрестился и поднёс к губам тёплый металл.

– Вот и хорошо, – успокоилась Лиза. – А теперь пошли, сейчас чай подадут. С пирогами, а также с безе миндальным. Кухарка наша, Аксинья, мастерица безе печь. Любишь безе?..

Мама визитом осталась чрезвычайно довольна. Папа как ни прятался в кабинете, как ни возводил редуты с эскарпами и контрэскарпами из очень важных и срочных документов, а был принуждён к безоговорочной капитуляции и выслушиванию рассказа со всеми подробностями.

Фёдор уныло выслушал бесконечные славословия кузену Валериану, описания встреченных дам, их туалетов и всего прочего. Скучно и неинтересно. Вот совсем. Гораздо интереснее было – увидится ли он снова с Лизой?

Она могла б стать настоящим товарищем, хоть и девчонка.

А меж тем миновал июль, начался август. Приближались Федины день рождения и именины. Рынок заполнили местные хрусткие огурцы, всевозможнейшая ягода, и лесная, и садовая; битая дичь, сеголетки; клубника отходила, но везли её свежей с севера, как только умудрялись выращивать?..

Квартира приобретала жилой вид. Мама с неиссякаемым упорством расставляла вазы и книги, кружевные салфетки и прочее; Вера строила коварные планы захвата Фединой комнаты, «тебе ведь всё равно она скоро не нужна будет?». Надя была посажена «подтягивать языки» перед началом гимназического года.

Солонов-младший оказался на какое-то время предоставлен сам себе, и это было прекрасно. Можно было забраться с ногами в огромное старое кресло, которое никуда не вмещалось и потому из гостиной отправилось в ссылку – заполнять угол Фединой комнаты, раскрыть толстый том «Мести „Кракена”», а там…

«– Къ повороту оверштагъ приготовиться!

– Есть, капитанъ!

Мелдонъ Харли пыхнулъ знаменитой на вѣсь Mar Caribe трубкой. Трехпалая рука капитана «Кракена» лежала на эфесѣ широкой абордажной сабли. – Шевелитесь, не то самъ отправлю всѣхъ и каждаго въ рундукъ Дэви Джонса!

– Да, да, капитанъ!

«Кракенъ» шелъ бейдевиндомъ праваго галса подъ всѣми парусами, уходя отъ королевской эскадры. Тяжело нагруженный, онъ не могъ оторваться отъ фрегатовъ сэра Уитчиборо; команда всё чаще поглядывала на капитана – пора уже было что-то предпринимать!..

– Ложимся на бейдевиндъ лѣваго галса. Всѣ бомъ-брамсели взять на гитовы и гордени, гафъ-топсель убрать!.. Стаксели между гротами спустить! Шевелитесь же, черти!

И для вящаго вразумленія команды капитанъ выпалилъ въ воздухъ изъ огромнаго пистолета…»

Как же это было прекрасно: мчаться по лазурной глади далёких прекрасных Кариб, стоя за штурвалом верного, как смерть, «Кракена», прикидывая, когда вражий флагман окажется достаточно близко, чтобы решить дело одним стремительным абордажем!..

– Федя! Хватит уже пялиться в книжку, иди погуляй! – заглядывала к нему мама. Слишком долгое чтение она не одобряла, особенно – «всяческих бандитских историй».

Федя вздохнул, отложил «Кракена», поплёлся к двери. Верно, вид он имел совсем несчастный, потому что мама вдруг расщедрилась, выдав ему двугривенный.

С каковым двугривенным Федя и был отпущен – пройтись до Соборной улицы, что от проспекта Павла Первого до городского собора. Там располагались все лучшие магазины, играл граммофон в «Кафе де Пари», и имелось там, в доме № 1, заведение купца Антонова под вывеской «Русская булочная». Кроме булок подавали там отличный кофе – и турецкий, и гляссе, и всякий. Мороженое подавали тоже, самое разное. Вот туда-то Федя и направлялся, пребывая, понятное дело, в самом лучшем расположении духа.

Он поднялся по Елизаветинской улице, пересёк Багговутскую. Здесь начинались большие участки «старых дач», под раскидистыми кронами, с акациями вдоль фигурных заборов. Дворник в белом фартуке с ярко начищенной бляхой проводил Фёдора подозрительным взглядом – не задумал ли какую каверзу? – и вновь зашаркал метлой.