Ник Перумов - Александровскiе кадеты. Том 1 [litres]

И, едва он откинул крышку приборчика, как заметил – там, вдалеке, где кончался сизый пригородный лес и начинался дворцовый луг, где стояли птичники и оранжереи, из зарослей поднялась широкая цепь крошечных фигурок, почти неразличимых с такого расстояния.

До чего же быстры, с досадой подумал Солонов. Вскинул к глазам бинокль, подкрутил верньер – слава богу, это немцы, наступают немцы, в кургузых своих мышино-серых шинелях и шлемах с дурацкими стальными навершиями.

Однако следом за мышино-серыми появились и наши родные, длинные, правда, почти выцветшие, и сердце Фёдора упало.

Никак не привыкну. Никак…

– …Товсь! – донеслось снизу зычное.

Две Мишени не отдал им, стрелкам-отличникам, никаких особых приказов. Оно и понятно, они старшие, ему хватит заботы с младшим взводом. Огонь по свистку, а остальное сами.

Мышиные и желтовато-серые шинели меж тем довольно споро растянулись ещё шире, насколько позволял луг. Из зарослей показал тупое рыло броневик, за ним ещё и ещё. Фёдор вновь вскинул бинокль – да, точно, тяжёлые «мариенвагены», полугусеничные, да не просто так, а с миномётами в открытых кузовах.

Миномёт – это плохо, донельзя…

Три, четыре, пять – пять пятнистых бронемашин за цепями. И чем их доставать? Одними гранатами?

И помощи просить не у кого. Сводный полк – одно название, что полк; казачья сотня, сотня самокатчиков, полурота павлонов, три десятка дедушек – дворцовых гренадер, помнивших, наверное, ещё Таврическую войну, десятка два жандармов, городовых и полицейских, кто избежал ярости толпы в самые первые дни мятежа, и…

И они. Александровские кадеты.

Но их, увы, тоже совсем мало. Самая старшая первая рота, рота, где Фёдор Солонов и состоял «кадет-вице-фельдфебелем» [9], почти в полном составе отбыла в Петербург с начальником корпуса, и от них не было ни слуху ни духу. С ней же отправилась и вторая, годом младше.

Третья и четвёртая роты развернулись к станции Павловской, перекрывая кратчайшую дорогу на Петербург. А вот пятая, те, кому тринадцать-четырнадцать, в глазах Фёдора – малышня, кому только в салки играть на корпусном плацу, – они все здесь, три десятка мальков, лежат, пыхтят, устраиваясь у бойниц…

Шестая и седьмая, самые младшие, должны были эвакуироваться с преподавателями-гражданскими по Балтийской ветке; в мастерских нашёлся один-единственный исправный паровоз, а на грузовой станции – несколько платформ, куда пацанов и хотели погрузить.

Если всё хорошо, то они уже должны подъезжать к Дудергофу. Там – во всяком случае, по слухам – имелись верные войска.

Правда, что делается дальше, ближе к столице и в ней самой, – никто не знал.

И лучше сейчас об этом даже не думать.

Фёдор отогнал непрошеные мысли. В конце концов, он вице-фельдфебель или нет?! И про Юрку Вяземского, застывшего на холодной октябрьской земле лицом вниз, в луже тёмной крови, он не будет думать тоже.

Но это получалось плохо.

…Юрку застрелил молодой мастеровой, в замасленной телогрейке и рабочей кепке, засевший в крепком месте, возле узкого продуха под крышей кирпичного пакгауза, когда разгорячённые кадеты вслед за казаками ринулись через площадь. Мастеровой мог бы спрятаться и отсидеться, чёрта с два бы его там нашли, в огромном складе; однако он открыл огонь и хорошо ещё, что не слишком метко.

Длинноногий Юрка бежал впереди всех. И – ноги ему словно верёвка подсекла: рухнул замертво, беззвучно, не успев даже застонать.

В тот проклятый продух кадеты всадили, наверное, полсотни пуль. Чья достала мастерового – само собой, никто не узнал. Но, когда его вытащили наружу, он был ещё жив, упрямо и бессмысленно цеплялся за жизнь.

Две Мишени склонился было над ним – да только махнул рукой, не жилец, мол.

Мастеровой был совсем молодой, а пальцы, что судорожно скребли утоптанную землю – уже все мозолистые, натруженные, в свежих царапинах и застарелых шрамах.

И единственное, что он успел прохрипеть, пока не обмяк и не отошёл: «Долой самодержавие».

Долой самодержавие…

Фёдор видел, как рука Двух Мишеней дёрнулась было к маузеру – и замерла. А потом потянулась – опустить мёртвому веки.

…На первом этаже царила глухая тишина. На втором стрелки-отличники устраивались поудобнее, с ухваткой и форсом уже бывалых солдат.

Да, теперь так: кто первый бой прошёл, тот уже лихой, кто после второго выжил – ветеран, ну а с тремя за спиной – годен фронтом командовать, во всяком случае, в собственных глазах.