Леонид Кудрявцев: Эдгар По. Идеальный текст и тайная история

— Ты еще не совершал межпланетных перелетов?

— Нет.

— Значит, не знаешь, что нас ожидает?

— Этого следует бояться?

Она шуршала материей, кажется, что-то на себе застегивала и опять смеялась. Смех ее так естественен, словно мы не собрались лететь на другую планету, а просто решили выехать на пикник. Интересно, мог ли найтись среди леди и джентльменов времен моей молодости хоть кто-нибудь, способный всерьез принять предложение слетать на Марс?

— Все учтено. Никаких опасностей.

— Просто прекрасно, — сказал я. — Мы скоро взлетим?

— Скоро. Учти, нетерпеливый старикан, пока не поздно передумать. Ты можешь прямо сейчас вернуться на свой остров, в тишину и покой, еще лет на сотню. Запросто.

— Столько мне не прожить.

— Почему? Ты самый старый человек Земли. Время над тобой не властно, все это знают.

— Я не юный красавец, я похож на сушеную грушу, древнюю и до невозможности сморщенную. Значит, мои годы со мной, все, до единого. Вот ум у меня остался таким, как раньше, но — и только.

— Выходит… Неужели ты получил долгую жизнь лишь благодаря везению? Отхватил у судьбы выигрышный лотерейный билет?

Теперь она полностью неподвижна. Замерла словно хищник, почуявший добычу. Ей явно кажется, что еще немного и моя тайна откроется. Тогда всем ее испытаниям настанет конец. Может быть она, уходя, даже плюнет мне на лысину?

Честное слово, мне совестно за то, что я сначала заморочил голову бедной девочке сумасшедшими идеями, а теперь отнимаю у нее время. И конечно, ей надо тратить его не на такого, как я, старого греховодника, а общаться в свое удовольствие с молодыми людьми или создавать очередной роман. Кто знает, какого количества хороших книг я лишаю ее преданных читателей? Вот только… Может она уже стала частью истории? Есть у них свойство — затаскивать в себя.

— Никакого везения, — объяснил я. — Все закономерно.

— И ты можешь назвать мне причины своего невероятного долголетия?

— Да запросто.

— Сейчас?

— Если у нас есть время. Моторы у штуковины, внутри которой мы находимся, вроде еще не завели?

Она снова засмеялась.

— Моторы работают беззвучно, и, значит, мы их ни в ком случае не услышим. А времени… да, у нас оно еще есть.

— Как мы узнаем, что взлетели?

— Просто. До того как это случится, в каюту закачают усыпляющий газ, мы уснем и очнемся уже только на Марсе.

— О!

Я и в самом деле удивился.

— Неужели ты этого не знал?

— Нет, но теперь понимаю, почему говорят о том, что лететь надо всего лишь два дня. Видимо, считается только день старта и день приземления, а все путешествие мы будем спать?

— Так и есть. А теперь — говори, не строй из себя Гобсека.

— Ты закончила с туалетом?

— Уже.

Моя коляска опять совершила оборот, и я вновь получил возможность видеть юную литераторшу из России. Глаза ее блестят, полные, красивой формы губы слегка полуоткрыты, щеки окрашены румянцем.

— Все настолько просто, — сказал я, — что ты в это не поверишь.

— Попробуй. Вдруг получится?

— Хорошо, пусть будет так. Если сказал «а», должен сказать и «б». Последствия в руках господних.

Она продолжает улыбаться, но улыбка эта уже не так жизнерадостна. Похоже, на нее подействовал серьезный, почти торжественный тон, на который я перешел. Вероятно, именно поэтому она спросила:

— Ты веришь в бога?

— Конечно. В мое время в него верили практически все. И зачем мне отказываться от привычек юности, даже если сейчас они вышли из моды?

— Однако ты, за все время пока я радом, не обмолвился о боге и словом.

— Как правило, люди не склонны упоминать о тех, встреча с кем не доставит им удовольствия, но неизбежна. Я — не исключение.

— И каким образом ты, хотя бы в течение последних лет ста, мог согрешить перед создателем? И вообще, тебе не кажется, что такое долгое воздержание — очищает?

Я поморщился.

Молодость бывает удивительно бестактна. Невольно, конечно, но извиняет ли их это?

— Или у тебя есть свои тайные грешки? — поинтересовалась она.

— В некоторых судах учитывают не только поступки, но и намеренья.

Сказав это, я подумал, что выразился слишком гладко, слишком нейтрально. Хотя для понимания сказанного мной вполне хватит и скапливающегося в хранилище текста. Причем, читая его, она уже будет знать конец истории.

И вообще, почему я не учитываю вариант, при котором все мои мысли об идеальном тексте, все выводы о причинах собственного долголетия и связанные с ними действия, не более чем следствия старческого маразма?