Питер Страуб - Фантастический Нью-Йорк - Истории из города, который никогда не спит [сборник, litres]

В нишу заглянул Мэл.

– Может, с тебя хватит? – спросил вышибала, косясь на кружку с напитком.

Свешивавшиеся с его нижней губы усики извивались и сжимались, будто черви, а его огромная кривая иссиня-черная челюсть придавала лицу перманентно воинственное выражение.

– Тебе-то какое дело?

– Такое, что нам от тебя никакого толку.

– А я никогда и не заявлял, что от меня будет толк.

Мэл фыркнул.

– От мешка с навозом и то больше пользы, чем от тебя. Ума не приложу, почему Ангел позволяет такому инопланетному слюнтяю беспрепятственно ошиваться здесь и глушить наше бухло…

– Вот и я ей то же самое говорил.

– Да, она никого не слушает, – согласился Мэл, сжимая руку в кулак. Очень большой, просто огромный кулак.

До Дня Дикой карты он занимал восьмое место в мировом рейтинге боксеров-тяжеловесов. После добрался до третьего, а потом всем, кого коснулась Дикая карта, запретили выступать в профессиональном спорте, и его мечты разбились в одно мгновение. Утверждалось, что эта мера направлена против тузов, но для джокеров исключения не сделали. Теперь Мэл постарел, его редкие волосы поседели, но он по-прежнему обладал достаточной силой, чтобы сломать пополам Флойда Паттерсона, и выглядел достаточно грозно, чтобы напугать на дуэли взглядов Сонни Листона.

– Только посмотри, – проворчал он, глядя в окно. По улице в своем кресле катил Крошка. – Чего он тут забыл? Я же сказал ему держаться подальше от клуба, – Мэл направился к выходу.

– Да не трогай ты его! – крикнул вслед Тахион. – Он безобиден.

– Безобиден? – возмутился Мэл. – Да его вопли всех чертовых туристов распугают! Из чьего кармана, по-твоему, оплачивается вся твоя бесплатная выпивка?

Но тут дверь распахнулась и на пороге появился Десмонд с пальто наперевес. Его хобот торчал вперед.

– Оставь его, Мэл, – сказал швейцар. – Можешь идти.

Мэл ушел, ворча себе под нос.

Десмонд подошел и сел в кабинку Тахиона.

– Доброе утро, доктор.

Тахион кивнул и допил коктейль. Весь виски скопился на дне кружки, и последний глоток хорошо его согрел. Тахион вгляделся в лицо, смотревшее на него с зеркальной поверхности стола: помятое, рассеянное, грубое, с красными, опухшими от чрезмерного употребления алкоголя глазами и длинными рыжими волосами, спутанными и засаленными. Он не узнавал себя. Это не мог быть он. Тахион был настоящим красавцем с утонченными чертами лица, он был…

Десмонд вытянул хобот, пальцами схватив Таха за руку и дернув.

– Вы меня не слушаете? – сердитым низким голосом сказал швейцар.

Тах с заминкой осознал, что Десмонд говорил с ним, и поспешно, невнятно извинился.

– Проехали, – сказал Дес, отпуская руку Тахиона. – Послушайте, доктор, мне нужна ваша помощь. То, что я джокер, не значит, что я необразованный болван. Я о вас читал. У вас ведь есть особые… способности?

– Нет, – перебил его Тах, – не такие, о каких ты мог подумать.

– Ваши способности доподлинно известны, – настаивал Дес.

– Я не… – запинаясь, начал Тах и развел руками. – Это было давно. Теперь я потерял… то есть, теперь я не могу ими пользоваться.

Он снова уставился на отражение своего изможденного лица. Ему хотелось взглянуть Десмонду в глаза, заставить его понять, но он не мог принудить себя смотреть на уродства джокера.

– То есть вы не хотите ими пользоваться, – заключил Дес и поднялся. – Я думал, что до открытия клуба успею застать вас трезвым, а вы уже наклюкались. Ладно, забудьте о том, что я говорил.

– Я бы помог тебе, если бы мог, – принялся оправдываться Тахион.

– Кто сказал, что помощь нужна мне ? – резко ответил Дес.

Когда швейцар ушел, Тахион направился к длинной хромированной барной стойке и уговорил целую бутылку коньяка. От первого стакана ему полегчало, после второго руки перестали трястись, а вот после третьего он разрыдался. Подошел Мэл и взглянул на него с презрением.

– Никогда еще не встречал мужика, который плакал бы столько же, сколько ты, – сказал он, сунул Тахиону грязный носовой платок и отправился открывать клуб.

Когда из настроенного на полицейскую частоту радиоприемника у его правой ноги раздалось сообщение о пожаре, Том находился в воздухе уже четыре с половиной часа. Не слишком высоко, надо признать, всего в шести футах над землей, но, как Тому удалось выяснить, между шестью и шестидесятью не было существенной разницы. Лишь одно имело значение: он провисел в воздухе уже четыре с половиной часа и ни капли не устал. Напротив, чувствовал себя превосходно.